Жан-Кристоф (том 3)

Кристоф попробовал построить свою жизнь по-другому - без Оливье, но как он ни старался уговорить себя, что разлука их временная, - при всем его оптимизме ему нередко бывало очень грустно. Он отвык от одиночества. Конечно, пока Оливье жил в провинции, он тоже был одинок, но тогда Кристоф обольщал себя надеждой, что друг сейчас далеко, однако когда-нибудь все же вернется. Но вот друг вернулся и стал более далеким, чем прежде. У Кристофа вдруг отняли привязанность, которой были заполнены многие годы его жизни, и он словно потерял главный стимул к деятельности. С тех пор как он подружился с Оливье, у него вошло в привычку посвящать друга во все свои мысли и дела. Работа не могла заполнить пустоту. Кристоф привык, чтобы образ друга сопутствовал ему и в работе. А теперь, когда Оливье охладел к нему, Кристоф словно утратил равновесие: чтобы восстановить это равновесие, ему нужна была другая привязанность.

Госпожа Арно и Филомела по-прежнему любили его. Но в данное время их спокойной дружбы было недостаточно.

Тем не менее обе женщины, очевидно, угадывали горе Кристофа и втайне соболезновали ему. Кристоф был очень удивлен, когда однажды вечером к нему вдруг пришла г-жа Арно. До сих пор она ни разу не решалась навестить его и теперь была явно взволнована. Кристоф не обратил на это внимания, приписав ее волнение робости. Она села, не произнося ни слова. Желая успокоить ее, Кристоф стал показывать ей свое жилище; разговор зашел об Оливье - все здесь напоминало о нем. Кристоф говорил о друге весело, просто, ни намеком не касаясь того, что произошло. Но г-жа Арно все знала, и, с невольной жалостью взглянув на Кристофа, спросила:

- Вы теперь почти не встречаетесь?

Он решил, что она пришла его утешать, и рассердился: он не любил, чтобы вмешивались в его дела.

- Когда хотим, тогда и встречаемся, - ответил он.

- Я вовсе не собиралась быть навязчивой, - покраснев, сказала она.

Он пожалел о своей резкости и обеими руками сжал руки г-жи Арно.

- Простите! - сказал он. - Я не хочу, чтобы его осуждали. Бедняга! Он страдает не меньше меня... Да, мы совсем не встречаемся.

- И он вам не пишет?

- Нет... - смущенно ответил Кристоф.

- Какая грустная штука - жизнь! - немного помолчав, заметила г-жа Арно.

Кристоф вскинул голову.

- Нет, не грустная, - возразил он. - В жизни бывают грустные минуты.

- Люди любили друг друга, потом разлюбили. Кому это было нужно? - с затаенной горечью вновь заговорила г-жа Арно.

- А все-таки любили.

- Вы жертвовали собой ради него, - настаивала она. - Хоть бы наши жертвы шли на пользу тем, кого мы любим! Но ведь он тоже несчастлив!

- Я и не думал жертвовать собой, - рассердился Кристоф. - А если и жертвовал, значит, мне так нравилось. Нечего об этом толковать. Каждый делает то, что должен делать. Иначе уж наверняка будешь несчастен! Дурацкое слово - "жертва"! Какие-то английские пасторы в своем духовном убожестве примешали сюда понятие протестантской скорби, чопорной и унылой. Выходит, что жертва хороша, только когда она неприятна... К черту! Если жертва для вас горе, а не радость, незачем ее приносить, вы ее не стоите. Мы жертвуем собой не ради кого-то, а ради самих себя. Раз вы не способны ощущать счастье самопожертвования - ну и бог с вами! Вы недостойны жить на свете.

Госпожа Арно слушала Кристофа, не решаясь взглянуть на него. Потом вдруг поднялась и сказала:

- До свидания.

Тут он подумал, что она пришла чем-то поделиться с ним, и сказал:

- Простите меня! Я думаю и говорю только о себе. Посидите еще, хорошо?

- Нет, мне некогда... Благодарю вас...

Она ушла.

Некоторое время они не встречались. Она не подавала признаков жизни, а он не бывал ни у нее, ни у Филомелы. Он их очень любил, но боялся, что с ними придется говорить на грустные темы. А, кроме того, их спокойное, серенькое существование, разреженный воздух, которым они дышали, все это не подходило ему сейчас. Ему нужно было видеть новые лица, найти себя в новом увлечении, в новой любви.

Чтобы рассеяться, он после долгого перерыва стал бывать в театрах. Театр всегда представлялся ему любопытной школой для композитора, который стремится уловить и запечатлеть голоса страстей.

Как и в начале своего пребывания в Париже, Кристоф не очень увлекался французскими пьесами. Помимо того что его не прельщала их неизменно пошлая и откровенная тематика, вращающаяся вокруг психологии и физиологии любви, язык французской драматургии казался ему нестерпимо фальшивым, особенно в пьесах, написанных стихами. Ничего общего с живым языком народа, с его духом. Проза представляла собой, в лучшем случае, язык светских хроникеров, в худшем - бульварных газетчиков. Поэзия же вполне оправдывала язвительное замечание Гете:

"Поэзия хороша для тех, кому нечего сказать".