Жан Оторва с Малахова кургана

— Маре́нго![172] — добавил незнакомец вполголоса.

— Ладно, проходите! — сказал часовой, убирая штык.

В эту минуту тень, бесшумно скользнув за спиной караульного, поднялась и изо всех сил обрушила на его голову топор. Несчастный мешком повалился на землю, хрипя:

— Это не… Оторва… Предательство!..

Но его никто не слышал. Отряд, не издавая ни звука, кинулся вперед и в несколько прыжков оказался в расположении французской батареи, вся обслуга которой дремала, присев на корточки, или болтала, покуривая.

Капитан уловил опасность, но слишком поздно. Он вытащил саблю и прокричал звонким голосом:

— Тревога!.. Канониры!.. Тревога!..

Через мгновение на батарее наступила невообразимая сумятица. Артиллеристы схватились за карабины, сжали рукояти прицелов, банники и храбро дали отпор врагу. В темноте завязался ожесточенный бой, где уже невозможно было отличить врагов от друзей. Люди дрались, душили и резали друг друга наудачу, кого с кем сведет судьба.

Однако целью нападающих являлись не люди, а орудия.

Некоторые из русских, вооруженные тяжелыми молотами и длинными стальными гвоздями, подобрались к пушкам, вокруг которых кипел бой. Ступая по переплетенным телам бойцов, они нащупали замки орудий, вставили в них гвозди и тяжелыми ударами молота загнали их по самые шляпки.

За несколько минут четыре пушки и три мортиры были заклепаны и надолго выведены из строя.

Капитан оказался перед гигантом, который, размахивая саблей, кинулся на него, выставив голову вперед. Шампобер инстинктивно отразил удар, а затем, опустившись на одно колено, всадил саблю в живот по самую рукоять. Спокойно, поднявшись с колена, он произнес:

— Месть за мой шрам.

Помощь прибывала со всех сторон, но — слишком поздно. Выполнив свою задачу, уцелевшие славяне выскакивали из траншеи, расталкивая караульных, и удирали, бросив своих раненых на батарее.

Кто-то зажег фонарь. Капитан приказал направить свет на своего противника — тот дергался и хрипел. Шампобер увидел перед собой молодого человека, своего возраста и звания, с тремя нашивками капитан-лейтенанта.

Капитан приподнял его голову, прислонил к своему колену и сказал голосом, исполненным жалости:

— Месье, что я могу сделать для вас?

— Ничего, — ответил раненый, — со мной кончено… все напрасно.

— И сейчас вызову хирурга… тотчас…

— Спасибо, месье… я умираю… я не испытываю ненависти к вам, хотя вы меня убили… но вы выполняли свой долг… как я выполнял свой… О, эта война!

Незнакомец вытянулся, сжал зубы, затем привстал и, перед тем как замертво упасть, испустил последний крик:

— Да здравствует царь!.. Да здравствует святая Русь!..

Тем временем, по одному из тех удивительных совпадений, которые нередко случаются на войне, Оторва успешно проделал на стороне русских ту же операцию. Правда, с бо́льшим трудом, поскольку ему был неизвестен пароль неприятеля и он не знал русского языка.

Жан заклепал шесть пушек и четыре мортиры, стрелявшие из люнета, повредив тем самым на три орудия больше, чем русские у французов.

Адский дозор возвратился, оставив на земле неприятеля четверых убитых. Зуавы двигались вдоль стены кладбища и уже собирались спрыгнуть в траншею, когда раздался торопливый топот ног.

Питух, всегда отличавшийся незаурядной наблюдательностью, прошептал Оторве:

— Они в сапогах… Шлеп-шлеп! — слышно по звуку…

— Ты прав!

— Значит, это русские.

— Ну, мы им устроим встречу! — добавил сержант Буффарик, который добровольно присоединился к дозору.

Зуавы — превосходные солдаты — мигом выстроились в цепочку и выставили штыки. Русские беспорядочно, вслепую бросились на них. Произошла короткая рукопашная, раздались предсмертные выкрики, затем какой-то приказ на незнакомом языке. На земле осталось человек пятьдесят убитых и раненых врагов. Остальные отступили вдоль стены кладбища, и зуавы бросились преследовать их по пятам.

Монументальные решетчатые ворота с пиками наверху служили входом на кладбище, высокая каменная ограда которого уцелела во время бомбардировки. Ворота не были заперты. Отступающие, видимо, знали об этом, они поспешно проскользнули на кладбище и заперли за собой ворота.

— А ну! — закричал Оторва. — Смелей! Они не уйдут!

С ружьем на перевязи он попытался первым перелезть через ворота. Жан вскарабкался по перекладинам, но пики на воротах остановили его.

— Осторожней, — съязвил Питух, — порвешь штаны, и получится шокинг[173], как говорят наши друзья-англичане.

Оторва, раздосадованный, слез с решетки и предложил товарищам:

— Полезем через стену! Они заперты там, как в клетке. Сейчас мы позабавимся.

Самые рослые из зуавов стали вплотную к стене и подставили спины товарищам. Те, забравшись наверх, размотали шерстяные пояса и спустили их вниз. Оставшиеся на земле ловко взобрались по ним наверх. Все это проделывалось без шума, без лишних слов, четко, спокойно. Не хуже индейцев на тропе воины.

— Ложись! — вполголоса скомандовал Оторва.