Жан Жорес

Этот второй срок пребывания Жореса в Бурбонском дворце был счастливой полосой его жизни. Он вспоминал впоследствии: «Все мы, даже самые старые, были тогда так молоды! Внутри внезапно выросшей социалистической группы ощущалось какое-то ликование, восхитительная сила, надежда и воля к борьбе! После многих превратностей и расколов единство партии было тогда организовано небывало всесторонне и методично. В свете зари 1893 года оно казалось каким-то юношеским и пылким и осталось в памяти всех как нечто чарующее. В течение нескольких дней, нескольких недель образовалась своего рода великая общая дружба. Для тех, кто, как я, пришел к социализму одинокой тропинкой, не проходя школы групповой деятельности, не участвуя в прошлых трагических битвах и не пережив тяжелых испытаний времен первых лет социалистической пропаганды, в этой внезапной и сердечной близости со старыми борцами ощущалось волнение борьбы; нам казалось, что и мы как бы участвовали во всех прошлых битвах, во всех усилиях нашей великой партии».

Легко понять энтузиазм Жореса, так давно стремившегося обрести товарищей и единомышленников, объединить свои усилия с деятельностью единой великой социалистической партии. Однако наш герой, как это часто случалось с ним, увлекается и видит окружающее в слишком уж розовом свете; о какой-либо действительно единой и действительно партии говорить еще рано. К тому же и сам Жорес еще не представляет себе ясно, какой она должна быть, эта партия? Но он счастлив, как никогда, он стремится целиком отдаться борьбе за общее дело.

…14 ноября 1893 года. Первое заседание новой легислатуры. В кулуарах Бурбонского дворца толпятся депутаты, одни стоят, другие прогуливаются, разговаривают, курят. Здесь много новичков; состав палаты обновился наполовину. Они еще не знают расположения помещений и с любопытством их изучают. Перед барельефом Далу, изображающим «Клятву в зале для игры в мяч», стоят двое: высокий худой Гэд и приземистый Жорес, оба в несколько приподнятом настроении, хотя когда они видят вернувшихся сюда панамистов, по их лицам пробегает откровенное презрение. Зато они с радостью приветствуют то одного, то другого социалиста, большинство которых выделяются длинными бородами, а некоторые и рабочими блузами. Теперь их стало значительно больше. На бледном, чахоточном лице Гэда необычный румянец, а Жорес пышет здоровьем, как и всегда. Он очень, очень хорошо настроен, ибо предстоит борьба, и он испытывает подъем и тревожную радость. Только что они прослушали правительственную декларацию премьера Дюпюи: он остался верен себе: никаких реформ и беспощадная борьба с подстрекателями, то есть с социалистами. Ну что ж, он хочет войны? Он ее получит. Решено, что социалистическая партия выступит с интерпелляцией по общей политике правительства и что это должен сделать Жан Жорес.

21 ноября зал полон до отказа. Бледный свет, падающий сверху через застекленный купол, освещает обычную картину: переговаривающихся депутатов, перелистывающих бумаги, здоровающихся, обменивающихся приветствиями и замечаниями. В зале пыльно, и тянет чадом от калориферов. Вверх подымаются волны табачного дыма. Любопытная деталь: социалистов оказалось так иного, что им не хватало места на крайне левых скамьях, часть их рассаживается на правом краю, там места хватает, ведь число монархистов и клерикалов значительно уменьшилось. Вновь избранный председатель палаты Казимир-Перье, миллионер, владелец угольных шахт в Анзене, само олицетворение буржуазной Франции, намеренно равнодушным тоном объявляет, что слово предоставляется Жану Жоресу.

Пока он идет к трибуне, гул в зале еще продолжается. Но вот Жорес уже поднялся и смотрит в зал, как бы выжидая, а затем внезапно пробуждает и заставляет замолчать всех первой, категорически и резко брошенной фразой:

— Господа… Правительственная декларация для нас совершенно ясна: она означает объявление войны социалистической партии! Да, между нами война, война всеми признанная, официально объявленная, беспощадная…

Жорес разоблачает замыслы, изложенные в правительственной декларации Дюпюи: с помощью полицейских законов устранить «вожаков» с тем, чтобы оставить рабочий класс безоружным, сделать его послушным и убежденным в вечности капитализма. А затем он предельно логично и убедительно показывает нереальность этой затеи, поскольку социализм неизбежно вырастает из всей структуры, из сущности буржуазной системы, что любое ее проявление с неизбежностью порождает социализм.

— Главные вожаки, главные подстрекатели находятся прежде всего среди самих капиталистов, а затем они имеются в самом правительственном большинстве… Вы наделяете слишком большим влиянием тех, кого вы называете вожаками. Не от них зависит возникновение такого широкого движения, слабого дуновения нескольких человеческих уст недостаточно для того, чтобы поднять эту бурю всемирного пролетариата.