Жанна д'Арк

Что касается другого вопроса, затруднившего университет и вызвавшего задержку, то я лишь на одно мгновение остановлюсь на нем и пойду дальше. Университет признал кощунством утверждение Жанны, что ее святые говорят по-французски, а не по-английски и сочувствуют французской политике. Мне думается, что затруднение, тревожившее докторов богословия, заключалось в следующем: они решили, что Голоса исходили от сатаны и двух других бесов; но в то же время они решили, что Голоса эти не сочувствуют французам, а это являлось молчаливым утверждением, что они на стороне англичан. Но если Голоса — на стороне англичан, то они должны быть ангелы, а не дьяволы. Положение было безвыходное. Вы понимаете, что университет, как самая мудрая, глубокомысленная и ученая коллегия в мире, желал бы, по мере возможности, действовать логично и тем поддержать свое доброе имя, а потому он день за днем ломал себе голову, стараясь найти какое-нибудь здравое доказательство того, что Голоса, по первой статье, суть дьяволы, а по десятой — ангелы. Однако богословам пришлось от этого отказаться. Выхода не было. И приговор университета остался до сих пор в том же виде: дьяволы — по статье первой, ангелы — по статье десятой, и нет возможности примирить это противоречие.

Гонцы привезли в Руан приговор вместе с письмом к Кошону, состоявшим из пламенных славословий. Университет восхвалял ревностное усердие, с каким епископ преследовал эту женщину, «которая заразила верующих всего Запада», а в качестве награды ему был почти обещан «венец неувядаемой славы на Небесах». Только это! Небесная слава, обещание будущих благ и — ничего существенного; ни словечка о руанском архиепископстве, ради которого Кошон губил свою душу. Небесный венец — какой язвительной насмешкой должно было ему показаться обещание этой награды за все его труды. Он-то что будет делать на Небе? Он там никого не знает!

19 мая в архиепископском дворце собрались судьи, в количестве пятидесяти человек, чтобы решить судьбу Жанны. Некоторые требовали, чтобы ее сейчас же предали светским властям для совершения казни, но остальные говорили, что необходимо еще раз попытаться «воздействовать на нее милосердными увещеваниями».

Итак, тот же самый суд собрался в замке 24 мая, и Жанну опять посадили на скамью подсудимых. Пьер Морис, руанский каноник, обратился к Жанне с речью, уговаривая ее спасти свою жизнь и душу, — отречься от своих заблуждений и подчиниться Церкви. Закончил он суровой угрозой: если она будет еще упорствовать, то душа ее погибнет несомненно, а ее тело будет, вероятно, предано казни. Но Жанна была непоколебима. Она сказала:

— Если б я была приговорена и видела перед собой костер и палача, готового подложить огонь, если б я была даже охвачена пламенем, то я повторила бы только то, что говорила здесь, на суде, и до самой смерти я не отреклась бы от своих слов.

Воцарилось глубокое молчание. То была гнетущая тишина. Я увидел в ней предзнаменование. Наконец Кошон, важный и торжественный, повернулся к Пьеру Морису:

— Имеете ли вы еще что-нибудь сказать?

Священник низко поклонился и ответил:

— Ничего, монсиньор.

— Подсудимая, имеешь ли ты еще что-нибудь сказать?

— Ничего.

— В таком случае заседание окончено. Завтра будет объявлен приговор. Уведите подсудимую.

Когда Жанна уходила, то осанка ее, кажется, была горделива и благородна. Впрочем, я не разглядел: мои глаза затуманились слезами.

Завтра — двадцать четвертого мая! Ровно год назад я видел Жанну, когда она неслась по равнине во главе своих войск; сверкал ее серебряный шлем[78], и серебристый плащ развевался по ветру, и колыхались белые перья султана, и высоко был поднят ее меч; видел, как она три раза подряд нападала на лагерь бургундцев и, наконец, взяла его приступом; видел, как она свернула вправо и, пришпорив коня, поспешила навстречу вспомогательному отряду герцога; видел, как она атаковала этот отряд. То был последний в ее жизни военный подвиг. Вот опять наступал этот роковой день, и что принес он с собой!

Глава XVIII

Жанна была признана виновной в ереси, колдовстве и прочих страшных преступлениях, перечисленных в двенадцати статьях. Ее жизнь была, наконец, в руках Кошона. Он мог сразу отправить ее на костер. Вы думаете, он считал теперь свою работу оконченной? Был удовлетворен? Ничуть не бывало. Что будет стоить его архиепископство, если народ вообразит, что Жанна д'Арк, освободительница Франции, была невинно осуждена и сожжена кучкой корыстолюбивых попов, покорных английскому кнуту? Ведь это значило бы превратить ее в святую мученицу. И тогда дух ее воскреснет из пепла ее тела и, тысячекратно возвеличенный, столкнет в морскую пучину английское владычество, а вместе с ним — Кошона. Нет, победа еще была неполна. Виновность Жанны должна быть подтверждена какой-нибудь уликой, которая удовлетворила бы народ. Где же достать улику? Только один человек в мире мог дать ее — сама Жанна д'Арк. Она должна всенародно осудить себя, по крайней мере, так должно показаться.