Жанна д'Арк из рода Валуа

– Я всю свою жизнь почитал отца. Спроси любой: «Кто первый после Бога?», и я бы не задержался с ответом. Но теперь мне надо заставлять себя войти в его комнату. Болезнь победила, а видеть Филиппа Бургундского побеждённым для меня невозможно… Ты ведь тоже говоришь, что любил его, Карл, поэтому обязан понимать, что именно ради отца я и продолжаю то, что делаю!

Карл Лотарингский тяжело вздохнул.

Собственно говоря, а чего он ещё хотел? Жан оставался Жаном, и ждать от разговора с ним какого-то иного исхода было глупо. Но долг перед умирающим Филиппом следовало исполнить до конца, поэтому, как можно миролюбивее, оставляя то ли себе, то ли Жану последний шанс, герцог спросил:

– Чего же ты, в конце концов, хочешь?

Коротышка радостно осклабился.

– Я рад, что ты захотел узнать мои планы, и охотно ими поделюсь, тем более, что после смерти отца, мне никто и ничто не помешает. И тебя с твоим германским тестем я, кстати, тоже не боюсь. Да и Францию губить не собираюсь. Только поставлю её на место. Бургундия уже почти государство, нравится тебе это или нет. И я – прямой потомок Жана Доброго – сумею сделать её даже более могучей, чем была подыхающая ныне Франция! Кто ещё вольет живую силу в древо Валуа? Правящая ветвь династии отсыхает и мой полоумный кузен Шарль тому прямое доказательство, а про кузена Луи я даже не заикаюсь… Провидение подарило ум и силу нашему роду. Отец вынужден был смириться с положением второго человека в государстве, но мне подарен шанс жить и править в такое время, когда довольствоваться положением второго просто преступно! Наконец, я единственный изо всех моих недоумков братьев, кто умеет управляться с армией. Я многому научился у Баязета, когда жил в плену… Да, Господи, зачем тут много перечислять?! Кому ж и править, как не мне?

Присев на край грубо сколоченного стола, кое-как прикрытого старой попоной, Карл Лотарингский наблюдал за разглагольствующим Жаном почти отстраненно, со смешанным чувством презрения и досады.

Всё ясно – бесполезный этот разговор ни к чему не приведёт.

Но в задрожавшем, словно от страха, свете единственной свечи, фигура Бургундца, скорчившаяся на крышке сундука, приобрела вдруг что-то зловещее, то ли от взлетевшей к потолку великоватой тени, то ли от красных отблесков, заплясавших в глазах коротышки, и герцогу Карлу стало не по себе.

– Много на себя берёшь, – заметил он, стараясь казаться спокойным.

– А кто мне теперь здесь помешает? – ощерился Жан. – Кузен Луи? Его любовница королева? Или, может быть, англичане?

Он сипло засмеялся, обнажив порченные в турецком плену зубы.

– Королеву я быстро пристегну к своему поясу, как только получу права опеки над дофином, и своего любовника она сама мне отдаст со всеми потрохами. А мальчишка дофин ещё совсем сопливый, будет делать то, что я скажу. И вместе мы, для начала, остановим войну.

– Это как же?

Жан снова, одним броском, соскочил на пол.

– Думаешь, так трудно договориться с англичанами? Сэр Генри сейчас воюет с Шотландией, ему не до нас. К тому же, говорят, у него проказа. Но на тот случай, когда станет «до нас», я кое-что приготовил. Вот, взгляни.

Он подошёл к высокому ларцу на ступенях оконной ниши и, открыв его, достал дивной красоты золотую цепь с большим неогранённым изумрудом в центральном звене.

– Видал, какая редкость! Камень принадлежал ещё Робберу Набожному, и мой отец заказал цепь специально под него. Но, как только старик умрёт, я отправлю сокровище в подарок английскому принцу Генри Монмуту. Не сегодня – завтра ему править. И этот символ будущей дружбы придётся как раз кстати. Черт с ним, пускай получит ещё кое-какие территориальные уступки в придачу, зато мешать не станет.

– Тебя распнут за эти уступки, – процедил сквозь зубы Карл.

Жан Бургундский подбросил в руке тяжёлую цепь и хитро засмеялся.

– А я отдам земли Орлеанского дома. Точнее, не я, а дофин. Или от его имени королева. Здорово получится, правда? Так что, распинать будут их, а я под этот шум разверну Бургундские знамена, брошу клич, соберу всех – и друзей, и вчерашних врагов – и всё отданное отвоюю обратно. Я – Жан Бесстрашный, которому за такую победу преподнесут и эти земли, и многое другое. Вот тогда, друг мой, на этой голове, – Жан постучал себя по лбу, – корона Франции станет лишь дополнением Бургундской короны.

Карл поднялся

– Я под твои знамёна не встану, – сказал он, глядя прямо в черные глаза коротышки

Тот молча повел шеей, как будто раздвигал тугой ворот. Потом, с тяжёлым грохотом, в ларец упала цепь и, следом, захлопнулась крышка.

– Значит, не встанешь…

Жан выдернул из сундука свой кинжал, заставив герцога, хорошо знающего этот бешеный нрав, похолодеть на мгновение, и подошёл почти вплотную.

– Не хочешь со мной – твоё дело. Но и мешать не вздумай. Когда отец умрёт, я стану очень опасным врагом, Карл. Так что, не лезь в мои дела помехой. Дорого обойдется…

Даже теперь, спустя годы, при этом воспоминании Карл Лотарингский с досадой оборвал сам себя.