Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 1

Договорить герцог не успел. Со стороны коридора послышался вдруг шум множества шагов, совершенно непривычный для этой части дворца, и через мгновение приемную буквально затопило людьми.

– Её величество королева! – запоздало выкрикнул изумленный де Бурбон и согнулся в поклоне.

Следом за ним согнулись в поклонах и дю Шастель с Шарлем. Один – по-рыцарски преклонив колено, а другой – досадливо закусив губу.

Шаг назад

Изабо крайне редко бывала в Лувре. И, хотя скука, которую она здесь ощущала, давно уже перебралась в особняк на улице Барбет, королева всё равно продолжала считать, что там, в особняке, ей живётся и безопаснее, и веселее.

Хотя, какое уж там веселье?!

Прошедший год истрепал Изабо все нервы.

Сначала герцог Жан, этот наглый коротышка, наводнил Париж своими английскими наёмниками! Видите ли, ему без них столицу не удержать. А у Изабо от одного их вида тошнота подкатывала к горлу! Все, как один, ненавистно рыжие, веснушчатые, с пустыми глазами и веками, словно бы лысыми из-за бесцветных ресниц. Скукой от них веяло за милю, зато наглостью все эти «сэры» и «милорды» могли потягаться даже с коротышкой!

Слава Богу, что в марте умер их король Генри и всю свору словно ветром унесло. Помчались присягать новому королю, а коротышку Бургундца бросили одного… Ох, как быстро он притих! Особенно, когда «арманьяки» снова подняли головы, и не просто так, а с помощью тех же самых англичан! Куда только подевались и высокомерие, и снисходительная медлительность, и этот наглый, ненавистный жест, которым он, при добром расположении духа, хватал её за грудь… О, Господи! При одном воспоминании об этом у Изабо портилось настроение, и даже если закрадывалась в сердце какая-то жалость к поверженному герцогу, её тут же выталкивало прочь отвращение.

Неужели это всё, что ей осталось?

А ведь кажется, только вчера, юные вассалы слюной исходили, целуя подол её платья, заглядывали жалобно в глаза и только что хвостом не виляли, мечтая, чтобы их поцелуям было позволено подняться выше.

Ах!

Сколько раз, вспоминая об этом, Изабо закрывала глаза и снова, и снова, как в тот далёкий год её самой прекрасной юности, встречалась взглядом с ещё живым и божественно красивым Луи Орлеанским….

Ощущения, конечно, были уже не так ослепительны – время многое в них подтерло, добавив мрачности из будущего – но главное всегда оставалось неизменным. И повернувшееся к ней лицо, всё так же медленно, в ореоле, затмевающем всё вокруг, выплывало из толпы и приближалось, приближалось, приближалось…

От этих тысячекратно вызываемых видений Изабо чуть с ума не сошла.

Июль выдался на удивление жарким, поэтому спать она перебралась в верхние покои, где имелся выход на широкий каменный балкон, густо заросший виноградом. Прохладными ночами здесь так отрадно мечталось об идеальном возлюбленном с глазами Луи, его телом и голосом, со всеми его лучшими манерами и привычками, с его тёплыми руками и мягким голосом. И возлюбленный этот был не знатен, не богат, только более предан ей, и, уж конечно, не умирал под топором наёмного убийцы из-за глупых политических притязаний!

Изабо даже плакала несколько раз, так прекрасна была её грёза, и постепенно довела себя до такого исступления, что не сразу поняла, какая беда свалилась на неё в августе, когда Жан Бургундский так позорно сбежал, сдав Париж своим противникам.

Беда эта звалась Бернар д'Арманьяк, и по сравнению с ним даже наёмники-англичане показались королеве милыми людьми. Граф и раньше её не жаловал, но теперь, без Луи, без защиты коротышки Бургундца, и даже без королевской защиты, (потому что идиот Шарль вдруг снова стал впадать в подозрительность), не гнушался выставлять свою ненависть напоказ.

Впрочем, спроси кто-нибудь, в чём конкретно эта ненависть выражалась, Изабо вряд ли смогла бы ответить. Внешне граф был довольно почтителен, королеву ни в чём не притеснял, (если, конечно, не считать пары новых фрейлин, приставленных к её двору и зорко следящих за всеми делами королевы), но она ПРОСТО ЗНАЛА, что он её ненавидит, и этого было вполне достаточно, чтобы посчитать графа виновным в любых огорчениях и увидеть в каждом его поступке ущемление собственных прав. Во всяком случае, без его вмешательства дурачок Шарль никогда бы снова не надулся на свою «душеньку»! Да и вообще, какое право имеет этот плешивый зануда совать свой нос в дела королевства?! Этот вопрос Изабо без конца себе задавала, раздражаясь уже на одно только имя – Бернар д'Арманьяк. Но, почему-то больше всего обидело её то, что на плоской и совершенно бесцветной дочери графа женился не кто-то, а сын Луи Орлеанского, (Её Луи!!! Её самого лучшего, обожествленного возлюбленного!), который, ещё до женитьбы, при всех называл ненавистного Арманьяка «отцом», подчеркивая тем самым нераздельность их взглядов. Теперь он стал часто появляться при дворе, и небесно-голубые глаза, доставшиеся мальчишке вместе с титулом и состоянием, смотрели на королеву, в лучшем случае, неприязненно, напрочь испортив сладкую грёзу!