Под конвоем всех четверых – двое шли передо мной, двое сзади – я направилась к выходу. Бен Хассан вызвался проводить нас до двери.
– Будете в Касабланке, милости просим, – напутствовал он меня. – И помните: главное – выжить.
Все так же под конвоем я спустилась по лестнице и вышла на улицу. Меня усадили в автомобиль без опознавательных знаков, и в сопровождении двух полицейских машин с включенными сиренами мы помчались по улицам города. Никто из следователей не сказал мне ни слова. Я закрыла глаза.
Окна машины были затемнены, и я не видела, куда мы направляемся. Спустя четверть часа через лобовое стекло я разглядела квартал современных зданий. Мы нырнули в туннель и через какое-то время остановились в подземном гараже. Сначала машину покинули все мои конвоиры, потом позволили выйти мне. Та же диспозиция: двое передо мной, двое – сзади. Меня подвели к двери, которая отворилась лишь после того, как один из полицейских набрал код. Стены внутри были выкрашены в казенный зеленый цвет. Мы поднялись по какой-то лестнице, прошли по бетонному коридору. Наконец меня завели в комнату, где из обстановки были только металлический стол, четыре стула и зеркало – наверняка двухстороннее, чтобы наблюдать за допросом подозреваемых.
Полицейские оставили меня в этой комнате, а сами повернулись и вышли, не сказав ни слова. Дверь за ними закрылась с угрожающим глухим стуком. Я услышала, как задвинули щеколду.
Но потом вдруг щеколда снова отодвинулась, и дверь отворилась. В комнату вошла белая женщина лет тридцати восьми в отглаженном льняном костюме и столь же безупречно отутюженной белой блузке. Она протянула мне руку:
– Я так рада, что наконец-то могу познакомиться с вами, Робин.
Я пожала протянутую руку, пытаясь определить, кто эта женщина и что она делает здесь, в отделении марокканской полиции.
– Элисон Конуэй, заместитель консула США в Касабланке. У нас мало времени, поскольку инспектор аль-Бадизи и переводчик прибудут с минуты на минуту. До их прихода мне хотелось бы объяснить…
Закончить фразу она не успела. Дверь распахнулась, и в комнату шагнул мужчина лет сорока пяти. Густые черные волосы, аккуратные усы, светло-коричневый костюм. Он пожал мне руку и представился инспектором аль-Бадизи. С собой у него была папка с документами, которую он положил на стол. Я попросила воды. Он крикнул кому-то в коридор. Тем временем к нам присоединилась еще одна женщина. Суровые черты лица, черные волосы, стянутые на затылке в тугой узел, черный костюм. На вид ей было под пятьдесят.
– Это мадам Зар, – сказал инспектор. – Она будет мне переводить.
– Но мы и так уже говорим по-французски.
Заместитель консула, устроившись рядом со мной, положила руку мне на плечо:
– Я сочла, что лучше, для ясности, вести разговор при помощи переводчика, чтобы исключить двусмысленные толкования.
– Что происходит? – шепнула я ей по-английски.
– Позвольте инспектору высказаться, – шепотом отвечала она. – Вам все объяснят.
Принесли воды. Дверь закрылась. Инспектор сел, открыл папку и вынул из нее несколько экземпляров, как мне показалось, одного и того же документа. Потом он поднял голову и, воззрившись на меня с суровой непроницаемостью, как подобает официальному лицу, начал свою речь. Через каждые несколько предложений он делал паузу, и переводчик переводила его слова на английский язык.
–
Я ничего не сказала. Просто кивнула в знак того, что услышала его официальное заявление.
– Как ни прискорбно, но нам придется сейчас обсудить события, имевшие место в одном из районов Сахары в сорока трех километрах от города Таты. Нам известно, что там произошло…
– Что вам может быть известно? – не выдержала я. – Это я там была. И то, что произошло, случилось со мной, причем не по моей воле.
Заместитель консула стиснула мою руку.
Я на мгновение смежила веки, силясь овладеть собой, потом открыла глаза и произнесла:
– Простите, что перебила вас, инспектор. Последние несколько недель для меня были очень тяжелыми.
– Не нужно извиняться,