Жар-птица

— Господи Иисусе... — крестится мать. — Почитай, сынок, «Живый в помощи», больно страшно.

Я сажусь за стол, раскрываю псалтырь и начинаю читать. Дойдя до слов «от стрелы летящия», я думаю — вот самое главное, в точку попал. Молния — и есть стрела летящая, которая бьет в диявола, а он всегда норовит спрятаться в того, кто в это время в ругательстве или злобе рот открывает. Поэтому-то люди добрые и читают во время грозы псалмы. Гроза постепенно стихает, и тогда я опять ложусь в тряпье на полу, где спят сестра и братишки.

...В одно ясное летнее утро я проснулся в каком-то радостном волнении: смотрел на солнечные лучи, пробивающиеся сквозь худую крышу сеней, на дощатые стены, знакомые много лет, и не мог понять, что со мной. И вдруг до моего слуха донеслась стройная грустная песня:

Цвел в поле цветочек, цвел да и повял,
Любил парень девицу — любить перестал,
Во тюрьму, в неволю молодец попал...

Я выбежал на улицу. Около десятка девушек в разноцветных платьях, платках и сарафанах, сидя напротив нашего двора на бревнах, ритмично ударяли по скаткам белого холста вальками и пели. Я понял: эта песня и была причиной моей радости.

Тени от ветел пестро падали на девушек. Девушки, улица, небо и девочка, игравшая на конце бревна в куклы, запомнились мне надолго.

После я часто замечал, что вдруг самый будничный момент, самые обыкновенные фигура, речь, обстановка как-то моментально преображались; и во всем, на что я тогда смотрел, я чувствовал необыкновенную красоту, гармонию.

Мать рано заставляла нас работать. Семи лет мы уже носили воду в больших ведрах на коромысле. В деревне тогда не было колодцев, и воду приходилось таскать из-под горы, с ключей. Нести до дому далеко. Большое и твердое коромысло давило и резало плечо до острейшей боли. Но и в этой тяжелой работе мы находили удовольствие.

Похвальным делом считалось принести ведро не расплескав; это было очень трудно. При малом нашем росте ведра часто задевали за землю. А когда мы немного подросли, то добились того, что приносили ведра, налитые до краев.

Раньше я не догадывался класть в воду деревянные кружочки, предохранявшие от расплескивания. Этим способом у нас в селе не пользовались. Я узнал его позже, когда принести полное ведро уже не составляло для меня никакого труда.

Я наблюдал за приемами женщин при наливании воды, при подъеме на плечи, и их походку. Иные женщины делали это с чрезвычайной ловкостью, чем я откровенно любовался. У каждой женщины и девушки была своя манера. Наиболее ловкие и здоровые несли коромысло с особой легкостью, красиво. Я замечал, что даже скрип ведер у всех был различен. У хозяек аккуратных и чистоплотных и ведра пели как-то особенно приятно.

В Кармалке на одном конце жили чуваши, на другом — татары, которые тоже раньше были православными, а потом перешли в магометанство. Так говорили старики. Татары и чуваши жили обособленно. Меня почему-то всегда тянуло к ним, и я с чрезвычайным любопытством присматривался к их жизни. Чуваши все курят — и женщины и дети с трубками. Народ они трудолюбивый, но очень бедный, безземельный.

Татары мне нравились своими белоснежными войлочными шляпами и чисто выбритыми головами. Женщины их казались мне красивее русских. Мы были близко знакомы с одной татарской семьей. Хозяйку звали Фатымой, а ее черноглазую дочку Миннуруей.

Часто при табунах мы встречали трех сыновей Фатымы — Занчу, Карима и Аюпа. Никто из русских с ними не дружил. Я их позвал к себе, и мы во дворе устроили «сабантуй» — боролись и по-русски и по-татарски. Затем отправились все в урему за клюшками. Я не знал по-татарски, они плохо знали по-русски, но мы все же понимали друг друга.

Вырезая в чаще дубинку, я заметил, что татарчата переглядываются и тараторят без умолку. Я их спросил, о чем они говорят, и они стали наперебой, коверкая слова, жаловаться мне, что русские ребята их не любят и говорят про татар, будто бы они хотят перерезать русских. «А это совсем, совсем неправда. Мы хотим жить вместе и играть вместе». И они мне дали самые лучшие клюшки и проводили до дому.

Самой любимой, самой азартной игрой была игра в шар. Иногда, глядя на ребят, в игру втягивались взрослые. Деревня делилась на два лагеря — конец на конец. Шар гнали через всю деревню. Обычно игра кончалась дракой. Парни сводили счеты из-за девок, а мужики — из-за хозяйственных споров. Сперва дрались кулаками, а потом выламывали из плетней колья и лупили ими друг друга.

Как-то мать уехала на базар с незнакомым крестьянином и долго не возвращалась; мы поделились тревогой с товарищами. Те сказали: нехорошо, что мать с ним поехала.

— Почему?

— Он человека убил.

Потом я узнал: этот крестьянин убил человека во время игры в шар. Когда мать вернулась, я долго смотрел на преступника и ничего не нашел в нем странного. Большой, здоровенный, белокурый мужчина с очень добрым лицом и ласковыми глазами. Как же он мог убить?