Жар-птица

Перед зимними каникулами брат мой лег в городскую больницу на операцию. Ему должны были вырезать отросток слепой кишки. Мы оба очень волновались.

Сделали операцию накануне рождества. Брат лежал бледный, с закрытыми глазами. Я, просидев с ним около часа, стал собираться домой.

Молодая сиделка сказала мне:

— Я подежурю сегодня ночь. Завтра, когда приедет врач, попрошу у него разрешения, чтобы и вы могли посидеть: у брата вашего сердце слабое.

Сиделку звали Августа. Мне нравилось ее белое лицо в белой косынке, твердая, энергичная походка и своеобразный говор: не берот, дерот, вместо не берет, дерет.

На следующий день брату стало лучше. Он хорошо спал, немного поел, и лицо у него порозовело. Ему нельзя было только шевелиться.

В бараке творилось что-то невероятное. Через каждые десять — пятнадцать минут привозили сюда, как с поля жестокой битвы, раненых — с разбитыми головами, с распоротыми животами, с проколотой грудью. У одного несчастного было изрезано все лицо, изодран до ушей рот, истыканы ножом бока. Это жители города отпраздновали рождество Христово.

Стон и вой стояли в бараке всю ночь. Санитары и сестры спокойно принимали и перевязывали раненых.

— Это в первый день так много, — успокаивали они меня, — потом поменьше будет.

— Да почему же их режут? Кто?

— Молодежь... Это уж такой обычай. На пасху и рождество. Кого из-за девки, кого по пьяной лавочке, а кого и просто так, за что почтешь — не ходи по нашей улице, — говорил мне сторож, привыкший, видимо, к таким картинам в этом бараке.

Утром к брату пришел его товарищ — Чудилов, ребята его звали Чудило. Он учился вместе с моим братом еще во второклассной. Был я как-то у него в деревне. Семья его живет довольно зажиточно: восемь лошадей, пять коров, мельница, шерстобитка. Но грязь везде несусветная, от тараканов не видно потолка.

Чудило принес брату, который был на строгой диете, большой кусок ширтану — самодельной колбасы. У Августы глаза на лоб полезли от такого подарка. Когда она сказала, что больному никак нельзя есть такой грубой пищи, Чудило, ничуть не смущаясь, положил колбасу себе в карман.

— Ну что, отрезали? — спросил он.

— Еще вчера...

— Вот и хорошо... Теперь легче будет ходить.

Брат улыбнулся.

— Вы с ним много не разговаривайте, ему вредно, — предупредила Августа.

— Хорошо! Тогда я с тобой поговорю, — сердито отозвался Чудило.

Я не придал этим словам никакого значения.

Посидев у постели брата, мы пожелали ему скорого выздоровления и стали прощаться. Августа проводила нас до гардеробной. И тут Чудилов, приняв величественную позу, начал приказывать сиделке:

— Подать пальто.

Августа, улыбаясь, подала.

— Фуражку!

Подала и форменную фуражку.

— Калоши!

— А вы сами возьмите, — спокойно ответила Августа. — Это ведь не моя обязанность.

— Что?.. — закипятился Чудило. — Подать, говорю, калоши!

Я сначала думал, что он дурачится, а потом понял, что он вообразил себя барином.

— Брось дурака валять, — сказал я ему, — надевай калоши и пошли.

— Ах ты, корова комолая! — выругал он вдруг Августу ни за что ни про что.

Августа вспыхнула, повернулась и ушла.

— Ты забываешься, — возмутился я. — С тобой стыдно показываться на людях... Ты хам! — И, не дожидаясь его, я хлопнул дверью.

Вечером, когда я готовил уроки, он, как коршун, налетел на меня:

— Ты чего полез в пузырек? Что ты от меня хочешь?

— Извинись перед Августой или... ко мне не подходи, — твердо произнес я.

— Ну и не больно ты мне нужен, — сердито бросил он, — подумаешь!...

На другой день, встретив Августу в больнице, я извинился перед ней за своего товарища и поблагодарил ее за хороший уход, за доброту. Мы расстались с ней друзьями...

— Куплинов, тебя Протонский вызывает, — сказал мне Кузьма, когда я явился в общежитие. Пришлось направиться к протопопу на квартиру.

— Вот тут тебе письмо, — встретил меня Протонский. — Только как-то неловко написан адрес. Тебя ведь Николаем зовут?

— Да.

— А тут Коле Куплинову.

Я посмотрел на конверт и заволновался: почерк Машин!

— Кто это тебе пишет? — продолжал спрашивать протопоп.

— Одна знакомая.

— Кто она?

— Сестра моего учителя, друг детства, учится в гимназии.

— А-а... Ну ладно, — зевая, разинул рот Протонский. — А я думал, уж не с улицы ли какая...

Маша ничего особенного не писала, она только удивлялась, почему я не захожу. Мне нужно давно было с ней повидаться. Тем более, что была у меня к ней очень важная просьба. Но не буду забегать вперед.

Глава третья

1