Жар-птица

— Вот архиерей... преосвященный... Его надо на вы, а вот господа бога язык не поворачивается на вы назвать, никак не поворачивается...

Мы засмеялись: понравилось!

— Вот вам и «ты».

Однажды вечером, когда мы готовили уроки, рыжий маленький и смешливый Волохин вдруг сказал:

— Я вот пойду сейчас к протопопу и заявлю: «Отец Павел, я в бога не верую. Что мне делать?» А он в ответ: «Вышибу из школы... Все вы безбожники!..»

Ребята смеялись, но разговор о боге не прекращался. Бог крепко цеплялся за наши души. Завязывался спор. Кричали кто во что горазд.

— Я не верю ни в бога, ни в черта, — горячился Федя Комельков, — но для государства он нужен.

К нему вихрем подскочил Рамодин.

— Значит, ты не веришь? — спросил он Комелькова.

— Нет, — твердо ответил тот.

— Не веришь, тогда вслух скажи: «Если бог есть, то пусть я подохну сейчас же, вот здесь, как собака».

Все насторожились. Комельков, огромный детина, опешил. Испугался. Его друзья знали, что у него в тужурке, над сердцем, зашит маленький медный образок.

— Бога нет, поэтому нечего о нем и говорить, — как-то жалко и нерешительно прошептал он.

— Если нет, тогда тем более скажи, — все настойчивее требовал Рамодин.

— Говори, говори! — зашумели вокруг.

Комельков совсем растерялся.

— Вот как ты не веришь! — продолжал наседать Рамодин. — Нечего играть в прятки.

— А ты сам скажи, — огрызнулся Комельков.

— Я скажу, не беспокойся. Вилять не буду.

— Ну так говори!

Рамодин взошел на кафедру и, глядя в сторону, в окно, произнес довольно монотонно, как заученный урок:

— Если есть бог, пусть я издохну сейчас же, как собака, — сказал и сконфузился, сам не зная отчего.

Все стихли... Ждали чуда — вот-вот накажет бог, а чуда не было. В углу неистово захлопали в ладоши. Самый исступленный христианин, самый верующий из нас Минитриев как-то по-бабьи вскрикнул и упал головой на парту.

— Ребята, не волнуйтесь, — насмешливо сказал Волохин. — Не волнуйтесь: бог допустил ошибку. Вместо Рамодина убивает, как собаку, Минитриева.

Напряженная атмосфера разрядилась неистовым хохотом.

— Нельзя так, нельзя... бога не испытывают, — волновался еще один верующий — Ведунов.

Но никто не хотел его слушать.

— Ура! Наша взяла! — кричали безбожники.

Как-то раз, возвращаясь с почты, Апостол, зашел к нам в мастерскую и подал мне кем-то распечатанный конверт. Это было письмо лавочника Семена Ивановича нашему протопопу. Мой враг никак не мог примириться, что я снова начал учиться, да еще в губернском городе. Он опять подробно расписывал, как мы с братишкой расстреливали царский портрет, добавляя, что у нас вообще-де в роду все люди неблагонадежные. Отца моего, дескать, нигде не держали на работе больше месяца, и умер он без покаяния под забором, а дядя родной, так тот, страшно сказать, был ссыльнокаторжным; поэтому нет никакого смысла обучать меня разным наукам, так как в злохудожную душу все равно премудрость господня не внидет.

— Как же мне теперь быть? — волнуясь, спросил я Апостола.

— Что-нибудь придумаем, — успокоил он.

Сначала мы решили было бросить письмо в печку. Но, не получив ответа, лавочник вряд ли уймется. Нужно сделать что-то другое.

И тогда Апостол решил написать протопопу от имени лавочника письмо не с злым наветом, а с покорнейшей просьбой оказать сироте Куплинову посильную помощь. Так он и сделал. А через несколько дней принес и ответ протопопа.

— Не больно-то расписался наш протопоп, — сказал улыбаясь он и вынул листок из конверта: — Читай!

Я поднес письмо к глазам. И вот что было там написано.

«Письмо ваше я получил. Все меры, какие только нужны, чтобы наставить Куплинова на путь к истине и правде, будут нами приняты. Да хранит вас господь бог».

Мы решили, что это будет самый подходящий ответ, чтобы предупредить повторные доносы, и отправили письмо по назначению.

Я боялся, что и урядник, узнав о моем поступлении в учительскую школу, тоже пришлет протопопу письмо. К счастью моему, его куда-то перевели из нашего села. А потом Апостол заверил меня, что пока он ходит на почту, бояться урядника не следует.

Но вдруг Апостол, наш заступник, куда-то пропал. Нет и нет! Прошло больше месяца, а он ни разу не появился у нас в мастерской. Мы не знали, что и думать. Даже эконом начал беспокоиться и спрашивал нас уже несколько раз, не заходил ли к нам Степаныч. Только от эконома мы узнали, как зовут Апостола. И только отчество...

Время шло. Земля вертелась и неслась бог весть куда. Люди делали свои дела, а мы свои. Как-то раз Рамодин на уроке истории рассказывал о реформе шестидесятых годов, о земских судах, о присяжных, которые должны были избираться от привилегированного населения.

— Ну, а вы можете быть избраны в присяжные? — спросил его учитель.

— Могу, — уверенно ответил Рамодин.

— Гм, гм, — замычал учитель. — Но для этого нужно кое-что иметь. А у вас ничего такого нет...

Рамодин недоумевал: почему он не может быть избранным?

— Ценз, ценз нужно иметь, — объяснил учитель. — Поняли? Имущественный ценз.

— Странно! Кто же это выдумал? — простодушно воскликнул Рамодин.

Учитель крякнул и сказал сухо:

— Садитесь.