Жар-птица

— Мда-а, — протянул Рамодин, — дела! А что, друзья, — обратился он к нам, — если этот городовой придет вот сюда и скажет: «А ну, подставляйте спины! Я на вас верхом кататься буду», да если еще при этом отец Павел скажет, что катание это и родителям в утешение, и церкви, и отечеству на пользу, ведь согласитесь: согнетесь перед ним дугой.

Ребята засмеялись.

— Может, другие и согнутся, только не я, — запротестовал Орелкин.

— Почему же это ты не согнешься? — спросил Незлобин.

— А потому, что я человек. А человек — это не вы, не я, не Наполеон. Человек — это звучит гордо!..

Ребята недавно были в народном доме и смотрели пьесу Горького «На дне». Они были еще полны впечатлений от спектакля.

— Вы думаете, это я так себе говорю? — продолжал Орелкин. — Ошибаетесь. Орелкин — человек принципиальный. Он не позволит никому себе на ногу наступить, а тем более согнуться. Как это, Рамодин, у тебя только язык повернулся? — И он, приняв гордую осанку, направился к выходу.

— Незлобин! — крикнул он в дверях другу. — Идем со мной. Ты мне поможешь сегодня в одном благородном деле, совершив которое ты заслужишь вечную славу.

В тот же день Орелкин взял у меня из мастерской банку с суриком, а Незлобин набрал на кухне хлебных корочек. Заманив хлебом козу в кусты, приятели искусно раскрасили ей голову и бороду суриком. Получилась полная иллюзия, будто коза повязалась красным платочком — даже кончики платочка под шеей и вправо и влево разведены. Ее увидел стоявший на посту городовой. Он прямо остолбенел, нервно начал теребить себя то за правый, то за левый ус, соображая: как же поступить в этом случае? Хорошо, что коза быстро исчезла в кустах, а то бы наверняка оказалась в участке.

Глава седьмая

Но вот приходит горчайший день, и не только радость не в радость, но и горе обычное уже не горе, потому что такой беды еще не было. Вся жизнь нарушилась в корне, все пошло как-то боком.

По деревням ползли слухи: мужик в поле на дороге нашел мешок зерна. Свез его на мельницу молоть. Засыпал, а из-под жернова горячая кровь хлынула вместо муки.

Появились и знамения: на небе видели крест из небесных звезд. А некоторые слышали даже, как земля плачет. Правда, об этом стали говорить после, как будто припоминая, что все это было заранее предсказано.

...Был жаркий день. Приехав из города домой, я сидел в кладовой, налаживая цепы для молотьбы. Пришла мать.

— На Съезжей, — тревожно сказала она, — бумагу какую-то вывесили. Солдат собирают старых.

— Каких солдат? Зачем?

— По-разному говорят, кто говорит — на учение, а кто говорит — небылизация.

Я побежал на Съезжую. В селе пусто. Все мужики и бабы в поле. Только несколько стариков спорят у столба, на котором наклеено красное объявление.

— Ну-ка, ты, грамотный, — обратился ко мне один старик, — читай вслух.

Я прочитал:

— «Мы божею милостью... царь польский, великий князь финляндский и прочая и прочая... повелеть соизволили... призвать верноподданных... во ограждение безопасности границ...»

— Это что же, к примеру, на обучение или как?

— Не знаю... Не сказано...

— Начальство приказывает, значит, собирайся.

— Батюшки родимые! — запричитали прибежавшие с ближнего поля бабы. — Опять угоняют мужиков!..

— Господи Иисусе, пропали наши головушки!

Староста тоже ничего не знал. Приказано собраться — и все.

Деревня зашевелилась. Стали собираться запасные, а зачем — не знали.

В тот же вечер почта привезла газеты с черными зловещими заголовками: «Австрия объявила войну Сербии», «Германия объявила войну Франции», «Войска Вильгельма перешли границу Бельгии при местечке Пти-Круа».

Мне ясно представилось это местечко. Я видел даже белые домики с красной черепичной крышей и пограничный столб, наклонившийся набок. А мимо него в облаках серой пыли шли и шли бесконечной вереницей солдаты в стальных шлемах.

Брат Гриша читал газету на крыльце, и мы, затаив дыхание, слушали. Пахло типографской краской...

Большой колокол созывал запасных в церковь. Когда я пришел туда, церквушка была битком набита народом. Священник служил напутственный молебен. А потом сказал речь.

— Среди нас нет изменников! — кричал поп, неистово махая крестом. — Немцы всегдашние наши враги. Отстоим свою родину... За веру, царя и отечество!

Запасные молча целовали крест и шли по домам.

По селу потянулись подводы к мосту, к горе Пугачихе.

Плач ребят, вой баб, ржание лошадей и лай собак наполнили деревню. Кто переживал эти тяжелые минуты, тот знает, что это самое страшное, когда близкие и родные провожают своих дорогих — мужей, братьев, отцов в неведомое.

Проводили запасных. Деревня притихла. Только где-то по углам плакали дети да опустевшие поля с неубранным хлебом наводили уныние и тоску.

В Самару я вернулся поздней осенью. Школу заняла воинская часть. Сначала думали, что совсем не будет учения, потом учащихся разместили по частным квартирам. Под классы освободили нам три комнаты. И мы начали посещать уроки. Но нам, выпускникам, было не до учения, каждый думал о том, что весной призовут его в армию. Городецкого уже призвали. Эконома и Степаныча взяли в ополчение.