Жара

— Польша, — сказала она. — Pomorskie…

— Ну тогда: dobry wiecór.

— Dziękuje, — сказала она тихо, а он поставил ей свечку на лесенку и выпрямился.

— Итак, мои засранцы, мне надо идти. Смотрите не загадьте квартиру вконец, как говорила моя мама. Завтра будет крольчатина, прямиком из Укермарка, что недалеко от польской границы. А на малышку здесь, дорогой Кулле, запрет на охоту, ясно?

— Ну, слушай! — заворчал тот. — Иль ты думаешь, мне охота, чтоб мне рожу расцарапали или порезали.

Один из мужчин, игравших в карты перед электрокамином, поднял голову, помахал ему своей картой.

— Иди сюда, Клаппу, давай подваливай… У нас тут такая петрушка, скажу тебе: одна малость, и может выпасть «рояль флеш».

— Спасибо, но не сегодня. — Ухмыляясь, он повернулся и подтолкнул Де Лоо к выходу. — Нас еще ангелочки в машине ждут. Им срочно нужно в холодильник.

Фонари, светившие из листвы каштанов, отбрасывали на стены домов зеленоватые блики. В длинном лимузине потягивался шофер, лениво листая иллюстрированный журнал. В «Двух лунах», новом модном ресторане на углу, было полно посетителей, почти на каждом столике из ведерка со льдом торчало горлышко бутылки шампанского в золоченой обертке. Сбоку от входа меню, написанное от руки, без указания цен, а на подоконнике открытого кухонного окна новенькая, видимо, только что снятая перчатка для работы с устрицами: металлические петельки медленно стягивались, отчего пальцы перчатки вздрагивали.

— Эй, Симон, дружище! Привет тебе!

Макс, подметавший подворотню, широко заулыбался. Его плеер «уолкмен» висел на поясе кожаных штанов, а поверх была надета нижняя майка, туго натянутая на его мускулистой груди. На руке самодельная татуировка — огромный крест на холме. Он стянул наушники.

— Что у тебя за шишки? В драку ввязался?

— Ну, как на это посмотреть, — сказал он и, наморщив лоб, кивнул на освещенное окно мастерской, обложенное белым и зеленым кафелем и забранное решеткой. В этот момент как раз последовала целая серия фотовспышек, клеточками расцветивших его руку.

Макс прислонил метлу к фонарю и вытащил из кармана пачку табака.

— И не спрашивай меня. Этот тип хочет все видеть. — Он вытащил из упаковки листок папиросной бумаги. — Появился тут несколько часов назад. Даже все старые орясины пришлось вытаскивать из подвала. Смотри, как я выгляжу…

Но Де Лоо посмотрел сначала через окно в мастерскую. Небольшая, очевидно, новая алюминиевая стремянка с перильцами стояла рядом с мольбертом, и человек, которого он сразу узнал — даже обратил внимание на то, что с зимы его волосы поседели еще больше, — сидел в плетеном кресле и разговаривал с художницей. Он говорил очень быстро, при этом казалось, что его верхняя губа почти не двигается. Выразительные жесты. Запонки на манжетах. На коленях открытая фотокамера. Он только что сунул в карман рубашки отснятую пленку и доставал другой рукой из брюк новую. При этом он бросил быстрый взгляд на окно.

— А кто это, собственно? — спросил Де Лоо.

Макс пожал плечами, послюнявил папиросную бумагу.

— Понятия не имею. Какой-то человек искусства. Хочет выставку сделать, так я думаю. Старуха как помешалась. Ты только посмотри… Прямо на глазах помолодела.

Фрау Андерсен вытащила из груды картин, составленных у стены, небольшую работу, примерно семьдесят на семьдесят, и поставила ее перед собой на пол, прислонив к коленям. Потом взяла другую, соотносящуюся по цветовому фону с первой, и, подняв ее, подержала у себя на груди, задрав подбородок. Щеки ее раскраснелись, а черепаховые гребни в волосах съехали со своих привычных мест. Нежные, как пух, седые пряди разметались по сторонам, а большие глаза, обычно казавшиеся из-за направленного в одну точку как бы отсутствующего взгляда застывшими, сейчас с непривычным беспокойством всматривались в сидящего в кресле человека, оценивавшего картины, и словно что-то искали в его лице. А может, даже уже и нашли. В кармане халата оттопыривалось яблоко.

Макс свернул цигарку. Помял конец пальцами и смущенно ухмыльнулся.

— Скажи, Симон, ты ведь в прошлом тоже принадлежал к культурной фракции, так ведь?

— Я? То есть как? Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, я имею в виду, ты тоже баловался культурой и имел отношение ко всем этим людям. Не мог бы ты мне кое-что объяснить…

— А что ты хочешь знать?

— Например, все эти картины, ведь там же нет ничего путного, ну скажи? И они все моногамные, или как это там называется?

— Ну, похоже на то, — сказал Де Лоо. — Монохромные.

— Точно. Все время одна и та же краска, то чуть светлее, то темнее.

— Да, и что дальше?

Он щелкнул зажигалкой. Выплюнул крошки табака.

— Ну, я, конечно, ничего не смыслю в искусстве, это ясно. Но все же спрашиваю себя: зачем она это делает? Все время эти огромные картины, наносит одну точку за другой, мазок за мазком, и все очень маленькими кисточками. При ее-то подагре. Да и для глаз ведь вредно, разве не так? Почему она не возьмет в руки валик?

Де Лоо хлопнул его по плечу и почувствовал, что тот с трудом удержался, чтобы не сбросить его руку. Де Лоо быстро убрал ее сам.