Жара

Газон слегка поднимается в гору, и на самом его верху располагается под прикрытием густой липы с коротким, но очень толстым стволом перестроенный коровник, вытянутое в длину строение барачного типа, замыкающее двор и придающее ему форму открытого с одной стороны каре. Несмотря на время года, зелень дикого винограда смотрится на фоне розовой штукатурки стен так, как будто только что распустилась — нежно-зеленые листочки, почти прозрачные на солнце, которые, пожалуй, только на следующее лето дотянутся до крыши. В этом помещении, помимо музыкальной студии, заваленной кейбордами и гитарами, с микшерным пультом и разными музыкальными компьютерами, размещаются еще стойка бара, бильярдный стол и камин, а за стеной снаружи проходит дорожка для боулинга, с низким, по щиколотку, ограждением, бывшим цементным бортиком выгребной ямы — вместилища навозной жижи; дорожка тщательно утрамбована — ни камушка, ни соломинки.

Студию затеняют вишни, а по другую сторону тонких побеленных стволов, где траву не скашивали и где верхушки кустов дрока качает теплый ветер, земля идет под уклон, словно делает длинный свободный выдох, убегая на восток и устремляясь к озеру, этому зеленому зерцалу воды, сверкающему на солнце и уплывающему вдаль за заросли ольхи на берегу.

Долге… Несколько домов среди деревьев, поля вокруг — сказочный сон, вобравший в себя целую жизнь, способный воскресить и оживить в памяти все, стоит лишь произнести это слово…

В доме никого, в кофеварке клокотала вода и капала через фильтр. Он стал подниматься по лестнице. Ее комната стояла открытой, стеганое одеяло лежало перекинутым через подоконник. Возле рюкзака брошены трусики и сандалии, а на другой стороне коридора, в комнате Марека, никого и ничего. Только Катарина, его черная с рыжими пятнами кошка, спала, свернувшись калачиком, на его постели, и Де Лоо, широко расставляя ноги и перешагивая через белье и ноты, прошел к окну и повернул набалдашник ручки. Как пригоршня желтых и белых, брошенных в воздух лепестков, запрыгала и запорхала стайка бабочек над лужайкой.

Он услышал гитару и одно или два слова, сказанные Люциллой, ее он, правда, не видел, но ее отфыркивание и плескание звучало, казалось, рядом, хотя этого никак не могло быть; он направился в кухню и налил в термос кофе. Потом взял три чашки из шкафа, масло и хлеб, поставил все на поднос и пересек двор. Дорожка по заросшей луговине вилась долго, и крыши деревни уже наполовину скрылись из виду, даже петушок на церковной колокольне и тот исчез. Кругом ни души, только соседская коза паслась неподалеку, и чем ближе он подходил к озеру, тем тише становилось вокруг.

Уже чувствовалось, что будет жара. Марек, в грязной майке и спортивных трусах, поднял руку, ухмыльнулся несколько смущенно. Он ни слова не говорил по-немецки и знал только отдельные английские слова, и когда Де Лоо спросил его, не groggy[48] ли он, он только затряс головой. «No, no, — сказал он. — Аспирин».

Гитара, эта разбитая, со стальными полосками по бокам, снабженная адаптером для усиления звука походная подруга, треснула на задней стороне и наверняка была самым старым и самым уродливым из его инструментов, но больше всего он любил играть именно на ней.

Светлые и чистые, отмеченные тонкой грустью аккорды и слабое дуновение ветерка, лениво шевелившего вытянувшиеся верхушки золотящихся на солнце трав. Де Лоо опустил поднос на землю, показал на термос с кофе.

Марек кивнул. Его худющие плечи обгорели. Белесые волосы, коротко подстриженные на затылке, патлами свисали спереди на лоб и глаза, для чего он их специально и отращивал, а жидкая щетина усов на верхней губе никак не закрывала его чувственного рта. Глаза воспаленно-красные, лицо серое, и рука, которой он подкручивал струны, дрожала. Но, несмотря на перебор алкоголя, он сиял как сама нетронутая чистота, а когда улыбался, морщинки в уголках глаз производили такое впечатление, будто это маленькие кавычки, подвергающие сомнению всю его жизнь. За резинку трусов была заткнута пачка немецких сигарет «Caro», самых крепких из тех, что продавались в Польше.

Люцилла, еще в воде, помахала ему. В волосах у нее застряло несколько прошлогодних листьев. Озеро было нешироким, за десять минут можно было перебраться на другой берег, но, чтобы проплыть его из конца в конец по длине, понадобилось бы, наверное, не меньше часа и при этом пришлось бы снова и снова проплывать через пахнущие гнилью заводи, пересекать холодные течения с бьющими ключами, заросшие травой участки стоячей воды. Она уже стояла ногами на мягком илистом дне, круто обрывавшемся у нее за спиной, вот она вышла рядом с мостком на берег. И на какой-то миг попала в тень, отбрасываемую ветками ольхи, видна была только ямка выбритой подмышки, когда она подняла руки, чтобы выжать волосы. Потом она сняла с дерева полотенце, поднырнула под сук и вышла на солнечное место.