Жара. Терпкое легкое вино.

Нет, хорошо, что он согласился на крестный ход. Предложил-то Иван Петрович, старый партиец, который, сколько помниться, при всякой власти сидел в администрации, причём совершенно на разных должностях, от первого помощника до завхоза, никакая власть не могла обойтись без него. Против выступил главный врач больницы. Он громко фыркнул и сказал: «Хватит дурью маяться, лучше бы мелиорацией занялись». Упрёк был, в общем-то, справедливый. После прошлогодней засухи мысли такие посещали, нарисовали даже проект, но денег, как всегда, не хватало, а потом решили, что второй год подряд засухи не будет. И вот на тебе. А Пилюлькин ещё наехал на Ивана Петровича: невероятно, мол, что именно от вас, старого коммуниста, слышать такую глупость. На что Петрович невозмутимо отреагировал: «Так кому ж, как не нам, коммунистам, знать, что Бог есть, мы ж всю жизнь против него боремся». Вечером, когда окончательно согласовывали маршрут, пришёл медик и опять стал шуметь: он категорически против, потому что погоду обещают за сорок и не исключены случаи тепловых ударов. Иван Петрович отмахнулся, как от мухи: «Ишь, как бесёнок нервничает». Семён Алексеевич посмотрел на своего главного врача, как тот крутится вокруг стола и дёргает за руки то одного, то другого, и рассмеялся.

Крестный ход дружно двинулся по селу. Казалось, всё село вышло, только старые да малые оставались стоять вдоль дороги. Старухи крестили идущих, дети махали руками, старики смотрели из-под руки. «Как на войну провожают», — подумалось Семёну Алексеевичу.

В самом же крестном ходе, к удивлению, многие общались, обменивались новостями, как будто не виделись по нескольку лет, хотя жили-то в одном селе. Но это поначалу, потом подхватили «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас» и так ладно получалось, что невольно хотелось петь вместе со всеми. Семён Алексеевич покосился по сторонам, никто на него внимания не обращал, только Иван Петрович, шедший недалеко, кивнул головой: вот, мол, как здорово идём — и он прошептал слова молитвы отчётливее. И опять ничего плохого не случилось, и дальше глава администрации запел вместе со всеми.

Крестный ход вышел из села, свернул с шоссе и пошёл лесом, за которым начинались поля.

7

Не заметили, как оказались на месте первой остановки крестного хода, после которой утверждённый маршрут поворачивал на Фёдоровку. А по часам выходило, что шли полтора часа. Там уже ждали сельчане из совхоза «Путь Ильича», и эта встреча получилась радостной, словно два крыла армии замыкали кольцо.

Снова служили молебен. Отец Василий сиял. Всю дорогу он восторженно пел со всеми и недоумевал: откуда эти люди, приходящие в храм в большинстве своём разве что на Рождество и Пасху, могут так дружно петь? Сейчас, казалось, с ними можно горы свернуть, победить любого врага, хоть на Москву иди, как в Смутные времена.

Многие подпевали и во время молебна, а когда отец Василий начал читать молитву ко Спасителю, то все встали на колени и, казалось, перестали дышать, так далеко были слышны слова, которые произносил священник.

Отец Василий освятил несколько бидонов с водой, опять обильно кропил. Народ пил освящённую воду, хвалил её сладость, умывался ею, благодарил. Потом поднялись и пошли на Фёдоровку.

Но этот отрезок, хотя были те же пять километров, оказался труднее. Солнце поднималось всё выше и после десяти часов пекло уже немилосердно, и, если теперь случался ветерок, то он обдавал словно жаром из открывшейся печки. А печка — вся раскалённая степь — стояла перед глазами и производила гнетущее впечатление. Потрескавшаяся земля напоминала кожу изработавшейся мёртвой старухи, которую надо хоронить, а некому. Так недавно случилось на дальних выселках, где бабка пролежала на полу несколько дней, и увиденное долго мучало Семёна Алексеевича. Жалкие худые былинки, торчавшие из земных трещин, казались неживыми, а ощущение мертвенности окружающего придавало отсутствие какой-либо живности. Ни тебе жука, ни кузнечика, ни даже мухи.

Первыми присмирели дети. Они больше не носились вдоль крестного хода, не забегали вперёд креста, держались бабушек и родителей. Стало казаться, что народу убавилось.

Впрочем, после молебна, действительно, несколько машин, забрав освящённую воду, разъехались по отделениям, уехали некоторые начальники, всё-таки день был рабочий. Семёна Алексеевича тоже ждала машина, но его не отпускал удивительный восторг, которого он никогда не испытывал раньше, и ему хотелось длить и длить это чувство. «Сами справитесь», — бросил он замам и даже посочувствовал им.

Теперь же Семён Алексеевич начинал жалеть, что не уехал. Зря вообще пошли дальше. После молебна надо было возвращаться в село. Дело сделалось, в душах остались бы радость и восхищение, и люди запомнили бы это. А сколько бы потянулось в церковь, чтобы вновь испытать эти чувства! А теперь… Нет, отец Василий не политик, зря его послушали, зря…