Жара. Терпкое легкое вино.

На крик бросились спортсмены, пробились к иконе и подняли носилки с Нею. Семён Алексеевич поднял глаза на Богородицу — взгляд Её был по-прежнему скорбен, но сух.

Отец Василий отодвигал людей:

— Что ж вы так-то? Надо благочестиво… Богородица жалеет вас, а вы набросились, как же так…

Все стояли поражённые, присмиревшие и растерянные, никто не мог объяснить общее помешательство и никто не решался что-либо делать дальше. «И я не знаю, что делать», — подумал Семён Алексеевич и ему опять стало тоскливо, что не уехал после первого привала.

— Давайте помолимся, — произнёс отец Василий.

Следом за ним на колени встали все. И Семён Алексеевич встал. Невольно оглянулся — встали и приехавшие, и его шофёр тоже стоит. Только с той стороны колка кто-то переругивался и, кажется, курил.

— Пресвятая Богородица, прости нас! Царице преблагая, Заступница благих и сирых утешильница, зриши нашу беду, зриши нашу скорбь… — На этих словах отец Василий ударил себя в грудь, потом, словно стон, разнеслось над степью: — Разреши ту, яко волиши… Пресвятая Богородица, спаси нас!

Наступила пауза. Многие плакали. Отец Василий продолжал стоять, опустив голову, плечи его подрагивали, потом он поднял руки и лицо.

— Пресвятая Богородица! Владычица! Спасибо Тебе, что Ты не оставляешь нас. Спасибо, что скорбишь вместе с нами. Мы прогневали Сына Твоего. Помоги нам, объясни, вразуми, как нам вернуть Его милость. Как… — Он замолчал и снова опустил голову.

Такой напряжённой тишины Семён Алексеевич ещё никогда не слышал. Все ждали, что ответит Богородица. В том, что Она ответит или подаст какой знак, не сомневался, наверное, никто. И, если бы Она сейчас зримо кивнула головой, перекрестила бы или, сойдя с иконы, встала среди всех, никто бы не воспринял это как чудо.

Тишина длилась с минуту. Потом отец Василий тихим голосом сказал:

— Сейчас я прочитаю общую исповедь. Кто в чём грешен, повторяйте за мной.

— Что, что сейчас будет? — спрашивали с задних рядов.

— Исповедь.

«Что такое исповедь?» — чуть было не спросил Семён Алексеевич.

Отец Василий встал рядом с Богородицей, развернул походный амвон, похожий на складной столик, положил на него Евангелие, крест. Народ придвинулся к нему и хором повторял за ним: «Каюсь».

«Почему я должен каяться в том, чего не делал?» — подумал Семён Алексеевич и вернулся в тенёк.

— Это надолго, — сказал его шофёр.

— Раньше двух не кончат, — уточнил кто-то рядом и бросил окурок.

— Вы как, Семён Алексеевич? Может, поедем?

Какую-то секунду Семён Алексеевич не то чтобы задумывался, а словно искал оправдание своему отъезду, и в то же время он обрадовался и удивился: почему никто раньше не предложил ему поехать?

— Поехали, — кивнул он шофёру, бросил посох, сделал решительный шаг к машине и тут же охнул — без посоха ходить уже не получалось.

Шофёр поддержал его.

— Осторожнее, тут ямка.

Но Семён Алексеевич уже справился, отодвинул подставленную руку и, стиснув зубы, заковылял к машине.

В машине работал кондиционер и была невероятная после всего пережитого прохлада. «Вот оно, блаженство, — подумал Семён Алексеевич. — Попрощаться бы надо». Он оглянулся, увидел сквозь тонированное стекло отца Василия, покрывавшего голову епитрахилью пригнувшейся старухе, и махнул рукой:

— Поехали.

Теперь уже хотелось уехать как можно быстрее, а машина, как назло, дёрнулась и заглохла. Шофёр поворачивал ключ, жал на газ, чертыхался, но машина стояла. И тут сквозь стрёкот стартера Семёну Алексеевичу послышался посторонний шум, словно гул какой-то.

Шофёр ошарашенно оглянулся.

— Слышали?

У шофёра было такое изумлённое лицо, что Семён Алексеевич растерялся.

— Что, что такое?

— Да это же гром! — шофёр замер с выставленным вверх пальцем и Семён Алексеевич ясно услышал далёкий рокот, который и в самом деле напоминал гром.

Шофёр открыл дверцу.

— Ей-Богу, гром, Семён Алексеевич! Слышите!

— Слышу, — устало согласился глава района, слишком много необычного свалилось на него сегодня, да и из машины уже выйти сил не было. — Поехали.

И машина завелась.

Стоявшими же по другую сторону колка гром был воспринят как ожидаемый знак. Словно разрешилось что-то над людьми, словно они получили прощение. Все возбуждённо тыкали в небо, прислушивались, дальние раскаты грома встречали радостными громкими криками, кто-то даже различил появившиеся на горизонте облака и уже начинало казаться, что в конце поля клубится что-то белое и долгожданное.

Исповедь пошла бойчее. Но отец Василий не торопился, был последователен, строг и отпустил последнего кающегося, когда время подходило к двум часам. Наступил самый жар. Все сбились в колке, разморённые, но довольные. Обсуждали гром, доедали присланные из села бутерброды и ждали, когда двинутся домой.

9

Приехав домой, Семён Алексеевич никак не мог успокоиться: словно червяк в красивом яблоке, грызла непонятная досада, будто что-то не так сделано или вовсе осталось недоделанным. И всё хотелось задавить этого червяка, быстрее погрузиться в текучку и забыть о бегстве.