Жара в Архангельске-1

— Видишь, в тебе уже эгоизм просыпается. Пойми, я, может быть, не тот, кем ты хочешь меня видеть. Но я такой. Я умер уже… Я не из мира сего. Тело моё — клетка для души, как бы я хотел освободиться! Зачем ты хочешь надеть на меня оковы?..

— Прости. Прости, я… не хотела. Я не хочу быть обузой для тебя. И я ею не буду…

Они стояли на мосту. Олива была без перчаток, и у неё озябли руки.

— Засунь их мне под свитер, — сказал Даниил, — Что ты как неродная.

Олива обняла его, засунула руки ему под свитер. Ей хотелось плакать. «Ну, рёва-корова, перестань! — мысленно сказала она сама себе, — Опять сырость разводишь, другая бы радовалась». Она и радовалась. Только тому, что он рядом был. Но радость эта была напополам с болью.

— Ну, чего ты? — спросил Даниил. Олива уткнулась лицом в его свитер.

— Дождалась…

— Привыкнешь ведь. Как же отвыкать-то потом будешь, а?

— Как, как… — с досадой передразнила Олива, — Так и буду. Я не свяжу тебя, не боись. Может, оно и хорошо для тебя, что я в другом городе живу — уеду, и семь месяцев меня не увидишь и не услышишь…

— А обо мне ты не подумала, — со злостью произнёс он, — Думаешь, мне не будет больно, когда ты уедешь? Думаешь, мне легко, если моя девушка живёт у чёрта на куличиках и приезжает раз в полгода?!

— А что ж ты, милый мой, такие слова-то говоришь? Привязанность — не привязанность…

Он сжал её, как в тисках.

— Потому и говорю, дурочка, что так легче было бы для нас обоих. Сама подумай: тебе лучше будет оттого, что я тут буду скучать и сопли тянуть вместо того, чтоб жить и радоваться? А ты что будешь там делать эти семь месяцев, а? В келье запрёшь себя???

— Ну и — запру! Мне не привыкать, — с вызовом ответила Олива.

— Это неправильная позиция.

— А какая правильная? Хочешь, чтобы я стала блядью? Ты сам не знаешь, на что меня толкаешь!

— Нет. Я хочу, чтобы мы оба были свободны. Свобода превыше всего.

— Свобода?! Одиночество — вот что такое эта свобода! Все двадцать лет своей жизни я свободна — и что: по-твоему, я рада до усирачки? Да в гробу я её видела, свободу эту!!!

— Зря ты так, — сказал Даниил.

— Почему зря?

— Знаешь, я тебе расскажу одну притчу… — сказал он, — Жили в монастыре два монаха.

Один был худой как шкетина, строго соблюдал посты, не пропускал ни одной молитвы, но был зол и нетерпим к чужим грехам. А другой позволял себе развлекаться, любил женщин и вино, и был добрый, никого не осуждал. Как ты думаешь, кого из них двоих Бог забрал в рай?

— Ну и кого же?

— Второго. Который грешил, но не судил.

— Но это же несправедливо! — возразила Олива.

— Нет, справедливо. Знаешь, почему? Потому что главное не то, какой ты снаружи, а какой ты внутри. Можно взять на себя кучу обязательств и выполнять их, но душа твоя будет гнить от злобы и нетерпения к чужим порокам. И душу свою ты не спасёшь, а, наоборот, погубишь.

Он обнял её и продолжал:

— Древнегреческий философ Диоген жил в бочке и был абсолютно счастлив. Почему? Потому что не имел ничего, что боялся бы потерять. И не был через это несчастлив… Это и есть истинная мудрость бытия.

— Значит, я не должна бояться потерять тебя?

— Да. Потому что я умру раньше… Как земное существо, разумеется. А так я бессмертен.

— Хорошо… — покорно согласилась Олива. — Мне ведь ничего от тебя не надо… Только одно…

— Что?

— Ты любишь меня?

— Да, — последовал ответ.

— Любишь такой, какая я есть, с недостатками?

— Да.

— Правда?

— Ты не веришь мне?

— Верю… Я тебе верю…

Они стояли, обнявшись, на мосту. И тут Оливу, словно молния, пронзила ужасающая мысль. Она вырвалась, облокотилась на перила моста. Её била истерика.

— Ну что опять не так? — Даниил попытался её утихомирить. Олива вырывалась.

— Я не могу, я не могу! Между нами эта твоя… Никки… Ты ведь её тоже любишь?!

Он посерьёзнел.

— Да, я её тоже люблю.

— Вот видишь! А я не могу с этим смириться… не могу!!! Если б ты знал, как я её ненавижу за это… О, как бы я хотела, чтобы она умерла!!!

— Не говори так, — произнёс он, — Она очень хороший человек. Она друг мне… и мне больно, когда ты так говоришь о ней…

— Да, но она-то к тебе относится не как к другу. Гадкая, мерзкая фальшивка, она только и добивается, чтобы стать ближе к тебе…

— Ближе ко мне она не станет, — сказал Даниил, и это почему-то вернуло Оливе уверенность и успокоило её. Она крепко сжала его руки.

— Я ужасно люблю тебя. Ужасно! Ужасно!

— Ты сумасшедшая…

— Но ты же любишь меня и такой…

— Да, — он прижал её к себе сильнее.

…Они шли по городу в обнимку. По Воскресенской шли, как тогда летом, когда на ламповый ходили.

— Как и не было этих пяти месяцев, — сказала Олива, — Вроде как вчера лето было, и мы с тобой тут шли. И не расставались на полгода…

— Мы и не расставались, — подтвердил Даниил.

— Знаешь, я странная наверно… Но мне больно отчего-то. Так больно, что… впрочем, ладно, не обращай внимания.

— Слишком много счастья за один момент… понимаю… Ты, наверное, не привыкла к счастью. Как голодный человек, который враз объелся тортом.

— Да… — Олива искала, с чем бы ещё сравнить, но видела только снег у них под ногами, — Вот снег, например… Когда он тает на солнце, он плачет… Снегу тоже бывает больно…