Жара в Архангельске-2

— Представь себе! Негод это отдельная история, — Салтыков бросил бычок в реку и продолжал — Ему никто из девчонок не нравится. Они за ним бегают, а он капризничает аки барышня. На самом деле, это у него комплексы ещё с детства, — Салтыков презрительно усмехнулся, — Он где-то до шестнадцати лет сильно заикался; щас, правда, это почти прошло, но ещё есть немного, особенно когда он волнуется. Вот он и стеснительный такой. Живёт как затворник.

— Значит, у Майкла и у Димки нет девушек? — спросила Олива, — А у меня тоже обе подружки одинокие — что Аня, что Настя. Вот бы их всех перезнакомить! Аню с Димой бы свести, Настю с Майклом…

— А чё, было бы клёво! — с энтузиазмом сказал Салтыков, — Поженим их всех, а потом я на тебе женюсь. И будем дружить семьями!

Олива весело рассмеялась. Уж в чём в чём, а в чувстве юмора Салтыкову нельзя было отказать. Оливе даже в голову не пришло серьёзно отнестись к его словам.

— Ну чё, может, по пиву? — предложил Салтыков, когда они уже шли вдоль по Невскому.

— А! — махнула Олива рукой, — Ну давай, что ли…

Они взяли в палатке по бутылке пива и пошли к Летнему саду. Европейская чистота и стерильность скамеек в Летнем саду Оливу просто поразили. Она бесстрашно села на скамейку в своих белых брюках — и брюки так и остались белыми, без единого пятнышка.

— …И вот, значит, хачик этот рыл у них на даче котлован, а спал в бане, — рассказывала Олива Салтыкову, — А папа её носился с ним как с писаной торбой — всё Коля да Коля, Коле надо купить удочки, Коле надо в баню телевизор поставить. С дочерью родной так не возился, как с этим Колей. Ну и вот… Ночью, когда все спали, она слышит — в окошко кто-то стучит. И тихо так с улицы зовёт: «Настья! Настья!» Ну, вышла она к нему — чего, мол, надо? А он лопочет кой-как — по-русски плохо знал — дескать, телевизор у него там в бане не включается…

— Ну-ну, — фыркнул Салтыков, — Телевизор не включается! У него наоборот там уже всё включено!

Олива расхохоталась. Алкоголь и обаяние Салтыкова действовали на неё всё сильнее и сильнее.

…Майкл, дочертив в Автокаде свою работу, выключил компьютер и пошёл на кухню проверить, не вскипело ли молоко на плите. Он поставил молоко и уже было забыл про него, но тут вдруг вспомнил.

— Мааайкл! — раздался вдруг со двора чей-то пьяный женский голос. Голос был молодой и грубоватый, как у подростка.

«Наверно, опять во дворе сидят пьяные компании» — с неудовольствием подумал Майкл. Ему даже в голову не пришло, что звать могут его.

— Майкл! Выходи к нам, Майкл! — крикнул опять тот же голос.

Майкл подошёл к окну. Во дворе были только двое, в одном из которых Майкл без труда узнал Салтыкова. Другая же была какая-то незнакомая девушка в белой майке, белых брюках и белых кроссовках, смуглая и темноволосая — по логике вещей, наверное, ни кто иная, как Олива. Она взобралась на самую верхнюю перекладину детской лесенки и сидела на самой верхотуре, балансируя в воздухе руками, пытаясь удержать равновесие; распущенные тёмно-каштановые волосы её пышной копной развевались по ветру.

— Маайкл! — опять крикнула она, — Выгляни в окошко — дам тебе горошку!

— Олива, ну слезь ты вниз ради Бога! — умолял Салтыков, стоя около лестницы, — У меня голова кружится глядя на тебя…

— Нет! Я Майклу спою серенаду, — и запела своим звонким грубовато-мальчишеским голосом:

— Я здесь, И-инези-илья!

Я здесь паад акноом…

— Ну тихо ты, господи! — Салтыков в отчаянии заламывал руки.

— Чего там тихо, — Олива залихватски присвистнула и заорала во всё горло:

— А-абьята Севи-илья

Ии мраком и сноом!

Майкл сдёрнул с вешалки кожаную куртку и, не зашнуровывая ботинок, выбежал во двор. А через полчаса все трое уже сидели на стене у Марсова поля, свесив ноги вниз…

— Представь себе, я всю ночь не сомкнула глаз, — рассказывала Майклу Олива, — Двенадцать часов чалиться в сидячем вагоне — это пытка! Поэтому у меня щас наверное такой осовелый взгляд, и один глаз больше другого…

— Нормальный у тебя взгляд, — сказал Майкл.

— А когда разводят мосты? — спросила Олива, — Это, наверно, охрененно красивое зрелище!

— Красивое-то красивое, но домой потом не попадёшь, — ответил Майкл, — А разводят их в полночь. Тогда же и метро закрывают, поэтому до двенадцати нам надо успеть по домам.

— Да, Мишаня, до двенадцати мы должны быть дома, — Салтыков посмотрел на часы, — А щас уже одиннадцать. Надо торопиться.

— А как же разведение мостов? — возразила Олива.

— Завтра посмотрим на разведение мостов, — сказал Салтыков, — А сегодня нам надо лечь пораньше — завтра с утра в Петергоф поедем. Надо выспаться.

— Что правда, то правда, — зевнула Олива, — Выспаться-то не мешало бы. Только, блин, мне страшно одной ночевать в этой стрёмной общаге…

— Я пойду с тобой, чтоб тебе не было страшно, — тут же нашёлся Салтыков.

С этими словами все трое слезли со стены и отправились к метро. Там же и распрощались до завтра: Майкл поехал к себе, а Салтыков и Олива, выйдя на станции «Гостиный двор», пошли на Моховую улицу.

Гл. 4. Питерский рассвет