Жара в Архангельске-2

— Не говори «гоп» пока не перепрыгнешь, — осадила его Олива, — Я не люблю, когда ты так хвастаешься. Извини, но когда ты начинаешь вот так заносить хвост, у меня возникает сильное желание треснуть тебя по балде чем-нибудь тяжёлым.

— Ну, мелкий, должен же хоть кто-то время от времени с меня спесь сбивать!

— О да! Уж чего-чего, а спеси у тебя хватает…

Олива закашлялась.

— Мелкий, мелкий… — встревоженно произнёс Салтыков.

— Да брось, ты вон всю ночь тоже кашлял.

— Ну, у меня это обычный кашель курильщика. А ты-то чего?

— Да так, это ещё ладно, весной хуже было, — сказала Олива, — Мне тогда в поликлинике направление на анализы ещё зачем-то дали в тубдиспансер…

— И что сказали?

— Да ничего особенного. Ты же знаешь, врачи никогда ничего толком не говорят, только навыписывали таблеток каких-то и всё…

— Да здравствует отечественная медицина, блядь, — проворчал Салтыков себе под нос, — Пойдём, мелкий, в комнату, а то тебе, наверное, нездорово находиться ночью на балконе.

Он взял её на руки. Олива обняла его за шею.

— Знаешь, — шёпотом сказала она, — У меня из головы не выходит этот покойник. Какая ужасная смерть…

— Не думай об этом, мелкий, — попросил Салтыков.

— Я бы рада была не думать, но он мне везде мерещится, — Олива закрыла глаза, — Да, вот до сих пор в глазах стоит эта картина, как его из лифта на покрывале выносят… Это что же, он здесь лежал столько дней, и никто не знал об этом…

— Не надо, мелкий, мне самому страшно…

Они вернулись в комнату, устроились в кресле. Денис и Гладиатор, развернувшись друг к другу жопами, мирно спали на постели.

— Глянь: у нас в постели спит двуглавый орёл, — сказала Олива. Салтыков фыркнул.

— Даа, и из-за этого двуглавого орла мы вынуждены ютиться в кресле…

— Да ну, брось, — осадила его Олива, — Пусть спят. Нам ведь и так с тобой хорошо…

Салтыков принялся ласкать её в кресле. И тут Олива почувствовала неотвратимое влечение к нему…

— А ну, отдай одеяло!!! — пробурчал во сне Гладиатор. Салтыков и Олива аж вздрогнули от неожиданности.

— Йопт, проснулись…

— Не, не… Дрыхнут.

— Точно? Ты уверен в этом?

— Мелкий, разве я был в чём-нибудь не уверен? Глянь: спят как суслики.

— А, ну тогда можно продолжать.

…Олива уснула, свернувшись в кресле. Ей-то много площади не надо было, она была маленькая — не зря же Салтыков назвал её мелким. А вот Салтыков там себе все бока отломал. Всю ночь, бедный, не спал, да ещё в шесть утра Гладиатор проснулся и стал собираться на работу. Салтыков ушёл курить на балкон, а Олива лежала с закрытыми глазами, но уже не спала. И она почувствовала, как Гладиатор, собравшись, подошёл к креслу, где она лежала, и простоял над ней молча минуты три.

Лишь когда с балкона вернулся Салтыков, Гладиатор разбудил Дениса и ушёл на работу вместе с ним.

Гл. 22. У памятника Ленину

— Катится солнышко, горькая в горлышко,
Весело, здорово, хочется порева.
Девочки разные — чистые, грязные,
Чёрные, белые — все хотят трахаться.
Порева, порева, трахаться, трахаться…

— Это ты к чему? — взвившись, спросила Олива.

— А ни к чему. Просто так, — Смайли даже не скрывала своей усмешки.

Олива и Смайли пересекались только на форуме, да и там особо никогда не контачили. Но теперь Олива сразу просекла фишку, что этот «невинный» стишок в теме про встречу агтустудовцев — камень в её огород.

Дурная слава, как известно, поперёд человека бежит. Истории про Оливу и Салтыкова быстро распространились среди знакомых, как ветрянка по детскому саду, и теперь вряд ли оставался хоть один человек на форуме, который так или иначе не слыхал про расписанный в красках инцидент на балконе. По большей части языки-то на эту тему чесали, конечно, бабы, и именно у них эта тема вызывала столько злости и негатива. Самое интересное то, что позор этот целиком и полностью пал на Оливу, а не на Салтыкова: её осуждали, её считали развратной и бесстыдной, а Салтыков тут был как бы и ни при чём. Быть может потому, что репутация его давно была подмочена, ничего другого никто от Салтыкова уже и не ждал; к тому же, он был парнем, поэтому его выходки наоборот добавляли ему крутизны. С Оливой же всё было иначе: хоть она и стала здесь среди приятелей в доску своей, женская половина форума возненавидела её, прикрывая свою чёрную зависть к ней разговорами о её бесстыдстве. Сказать, что Оливе было до слёз обидно и неприятно — значит, не сказать ничего, но и делать что-то в этой ситуации, горячиться, спорить, доказывать, выяснять, откуда это всё пошло, не было никакого смысла: сказать это мог кто угодно, а, как известно, на каждый роток не накинешь платок.