Жаркие горы

Вот и сейчас, обедая в званом обществе, Мобарак Шалла ощутил на себе ненавидящий взгляд саркарды и пришел оттого в гадкое настроение. Что готовит ему этот старый пес, пропахший мочой? Конечно же, ничего хорошего.

Когда трапеза подошла к концу, Хайруллохан через достархан громко обратился к Шалле:

— Уважаемый Мобарак, прошу вас, подойдите ко мне.

На предательски ослабевших ногах, похолодев от недобрых предчувствий, Настырный приблизился к саркарде. Низко поклонился.

Борода не украшала его лица, лишь обозначала мужское достоинство. На рыхлом бабьем лице с отвислыми щеками она росла клоками, жесткая, будто одежная щетка, вытертая от частого употребления.

Шалла угодливо сгибался перед Хайруллоханом и прижимал руку к груди так сильно, что побелели костяшки пальцев.

— Я все чаще думаю, Мобарак, — сказал Хайрулло, растягивая слова. Все вокруг разом притихли. Только Мухаммед Шараби что-то жевал отрешенно, погрузившись в мир пьяных грез. — Я все чаще думаю, не перекинулся ли ты к неверным.

— Будь я проклят аллахом!.. — горячо воскликнул Настырный.

— Чем же тогда объяснить, — властно перебил его Хайруллохан, — что шурави все чаще появляются внезапно, и не там, где их ждут?

— Шайтан их помощник, великий хан! Будь они прокляты, эти неверные! — заскулил Настырный.

— Сегодня, Мобарак, мы начинаем великое дело. Если твои глаза и уши подведут нас, я не стану вести пустых разговоров. Уши, которые не слышат, — зачем они псу? Глаза, которые не видят, — зачем они верблюду?

— Великий хан…

— Не дрожи, Мобарак. Я тебя не стану казнить, — сказал Хайрулло брезгливо. — Я прикажу обрить тебе бороду и отдам в жены Черному Джамалу. Он тебя в два вечера обучит бабьему делу, коли ты не можешь заниматься мужским.

Дикий хохот разорвал напряженную тишину. Все были довольны. Ах, как умеет шутить этот Хайруллохан! Даже чопорный пакистанец и тот улыбнулся. Угроза, прозвучавшая только что, понравилась ему своим поистине восточным духом.

— Ты сам, Мобарак, сам лично займись выяснением правды. Если шурави ударят мужахидам в спину, когда мы станем штурмовать Дарбар, считай себя женой Черного Джамала.

Низко кланяясь, Настырный попятился от саркарды и покинул пиршество. Надо было выполнять приказ.

После трапезы на небольшой площадке перед джуматом — кишлачной мечетью — душманы собрались на моление. Его проводил полковник Исмаил, надевший по этому случаю чалму.

— Алла, алла акбар! Арахим, арахман, маленкин, мустафир…

Полковник тянул молитву гнусаво, будто прогонял слова через нос.

— Арахим, арахман… — машинально повторяли за ним привычные славословия аллаху молящиеся и оглаживали ладонями щеки.

Окончив молитву, полковник Исмаил поднял голову и посмотрел на собравшихся. Лицо его стало благостным, умиротворенным.

— Воистину сказано, — начал он проповедь, — ничто и нигде не скроется от глаз аллаха. Он увидит во зле добро и различит зло, которое прикидывается добром. Насторожите, правоверные, уши ваших душ, и тогда добрые вести войдут в них без остатка. Перед порогом великого служения вере стоит каждый из нас в эту минуту. Борцов за веру сегодня разбудил и поставил на ноги священный призыв. Вы слыхали, должно быть, что неверные объявили о том, будто их полки уходят домой. Усмотрим суть этого дела, как велит аллах. Воистину говорю вам — дело это поганое. Это зло, которое окуталось добром, Если тебя укусила змея, то, даже умирая, ты должен убить ее, не дать уползти ей в нору. И мы должны, как молитву, принять и повторять слова: «Все неверные пусть останутся в земле, на которую приходили».

— Верно! — разом выкрикнули голоса заводил, заранее назначенных Хайруллоханом.

Они сидели в разных углах толпы и следили не столько за словами, сколько за самим проповедником. Вот он свел и приподнял брови, и верные знаку подручные завопили:

— Алла! Алла акбар!

— Верно! Алла! — подхватили нестройно остальные душманы.

— Мы смело пойдем на битву и разорим гнездо нечестивых, которое зовется Дарбар!

— Разорим! — теперь уже более свирепо и дружно гаркнули душманы.

— Аллах велик! Вера зовет на подвиг! Кровь неверных — пропуск в мир вечного блаженства для мужахидов. Пусть каждый пришелец шурави ляжет в землю, на которой стоит! Джаза! Джаза! [9]

— Джаза! Джаза! — яростно вторили сотни глоток. Молящиеся быстрыми тычками кулаков исступленно ударили, замолотили по воздуху. — Джаза!

— Важел! Убивать! — гаркнул проповедник истошно, заводясь и сам пьянея от ненависти.

— Важел! Смерть! — заревели душманы. Их кулаки снова взлетели вверх.

* * *

Час спустя банды вышли в направлении на Дарбар.

По тайным тропам понеслись гонцы собирать все наличные силы на штурм.

Со свитой выехал в горы и Хайруллохан.

В то же время из кишлака Уханлах вышел старый охотник Шахзур. Когда Хайруллохан приказал казнить его сына, старик был на площади. Он не возмущался, не кричал, не жаловался. Он верил — что ни свершается, даже самое злое, — все это по воле аллаха. Он лишь смотрел, как полыхает огонь, и молчал, стоя на коленях. По морщинистым, как кора старого дуба, щекам катились и высыхали слезы.