Жаркие объятия разлуки

Ну вот наконец-то сбудется ее мечта. Сейчас она сбросит свои тесные джинсы и нырнет под чистую прохладную простыню! Вероника закрыла за курсантом дверь и полезла в черную сумку, чтобы достать ночную рубашку и халат. Но тут же остановилась и замерла… Чертовщина! Проклятое многолапое существо не исчезло. Оно нисколько не боялось присутствия в замкнутом пространстве других людей — в частности, этой мирной старушки. Ему было на это совершенно наплевать. Как только захлопнулась дверь и купе превратилось в подобие маленькой полутемной пещеры, злосчастная клаустрофобия вновь дала о себе знать.

Так вот в чем дело! Для этой мерзкой твари совсем неважно — один человек в замкнутом пространстве или нет. Человек пугается не одиночества. Он пугается до такой степени, что не видит в присутствующих людях потенциальных спасителей. Это глобальный страх, это вселенский ужас. На него не действуют никакие доводы, никакие объяснения. Просто ощущение, что если сейчас же не вырваться, то все погибнут, задохнутся, будут безжалостно раздавлены… Спасите! Помогите! Вытащите меня отсюда!

Вероника подхватила обе свои сумки и, бросив на ходу: «Ой, извините, я вспомнила!» — пулей выскочила из купе в коридор.

Сейчас ей было совершенно наплевать, что подумают про нее старушка и курсант, который, видимо, вышел в тамбур покурить. Сердце ее бешено стучало, и она успокоилась только, когда снова оказалась рядом с Томом и прильнула щекой к его лохматой морде.

«Но ведь это же полный абсурд», — думала она, жуя добытый из недр сумки дорожный ужин. Не может же она всю дорогу провести в тамбуре рядом с собакой? С этим надо что-то делать.

Собственно, что ее так пугает, что именно на нее действует? Замкнутость, узость пространства, недостаток воздуха… Все это присутствует в купе. Но ведь в поезде имеются и плацкартные вагоны. Сама она в таком никогда не ездила — у них всегда находились деньги на более дорогие, купейные места. Но зато она проходила по ним, когда они с мамой шли чуть ли не через весь поезд в вагон-ресторан. Еще тогда ее поразила неприятная атмосфера этих вагонов. Чьи-то босые или одетые в дырявые носки ноги, которые не умещаются на полках и торчат на полметра в коридор, так что приходится нагибаться и затыкать нос, чтобы не вдыхать их тяжелый запах… Разудалые компании, которые весь день напролет горланят пьяными голосами песни и ругаются с остальными пассажирами… Толпы детей — они кричат, носятся по всему вагону и не дают спокойно поспать… И еще вечные помидоры с огурцами в мокрых изнутри пакетах, и подвядшие бутерброды с колбасой — и болтовня, бесконечная болтовня случайных знакомых…

Но делать было нечего.

3

Шел уже пятый день пути.

Вероника ехала в плацкартном вагоне. Проводницы в нем почти не было видно — она появлялась только на станциях, чтобы открыть дверь, а все остальное время беспробудно пила в своем купе на пару с небритым проводником из соседнего вагона. Том сначала жил в тамбуре, но потом как-то незаметно, стараниями собаколюбивых пассажиров, перебрался в вагон.

Приступы клаустрофобии уже не мучили Веронику, а ко всем другим неприятностям она постепенно привыкла. Единственное, в чем она не позволила себе уподобиться другим, так это в стиле отношений с попутчиками. Она попросту не заводила с ними никаких отношений. Только на уровне «здравствуйте», «спасибо», «до свидания». Нет, она поступала так не из чувства презрения или мизантропии. Сейчас, после того, что она пережила, она опасалась людей и не доверяла им. И даже когда соседи по плацкарте просыпались порой от ее криков во сне, она ничего не рассказывала им об истинных причинах своего недуга.

— Извините, это у меня с детства, — сухо говорила она. — Если начну опять толкайте посильнее… — И глотала очередную таблетку элениума.

За прошедшие дни Вероника настолько втянулась в мерный ритм путешествия, что время пролетало гораздо быстрее, чем казалось вначале. Обычно за день в вагоне набивалось порядочно народу, и к вечеру там поднимался невообразимый шум: кто-то играл в карты, кто-то просто громко переговаривался, кто-то включал музыку. Вероника усилием воли заставляла себя отключиться от этого бедлама и от собственных тяжких раздумий и засыпала. Однако за ночь словно происходило некое волшебство. Когда она просыпалась на следующий день, то в первую секунду даже пугалась: «Что это? Людей будто корова языком слизнула. Ни одного человечка. Совершенно пустой вагон…» Но к вечеру все начиналось сначала. И так каждый день.

Однообразие и установившийся порядок жизни сделали свое дело: теперь Веронике казалось, что она родилась в этом поезде и прожила в нем всю свою жизнь. Она уже не мыслила своего существования без монотонного стука колес под полом, без редких остановок, когда состав с шипением тормозил у очередного здания вокзала, пассажиры шумно толпились в коридоре и выходили, чтобы угодить в лапы собравшимся на платформе торговцам.