Жаркий август

Дипаскуале утверждает, что у него есть алиби. Он покинул Пиццо в районе пяти и поехал в офис Спиталери ждать звонка. В девять вечера говорил с Миччике. Однако что делал, когда вышел из офиса, он не сказал. Утверждает, что, согласно договоренности, Спиталери должен был позвонить между шестью и восемью. На этом можно построить гипотезу. Представь, что Спиталери отзвонился в полседьмого, Дипаскуале выходит из офиса и случайно встречает Рину. Он ее знает и предлагает подбросить до Пиццо. Девчушка соглашается, и… В девять вечера Дипаскуале уже спокойно может звонить Миччике.

Ральф. После отъезда Дипаскуале остался в Пиццо с отчимом. Знает Рину, пытался к ней приставать. А вдруг все было именно так, как ты рассказал Фацио? Остается загадка его гибели, которая, возможно, как-то связана с его причастностью. Но выдвинуть обвинение против Ральфа – это акт веры в чистом виде. Он мертв, его отчим мертв. Никто из них не расскажет, как все было на самом деле.

Заключение: получается, Дипаскуале – подозреваемый номер один. Но тебя это как-то не убеждает.

Обнимаю, всего хорошего.

Твой Сальво.

Он уже снимал плавки, чтобы отправиться спать, как вдруг его пронзило желание услышать голос Ливии. Он набрал номер ее мобильного. Долго слышались звонки, но никто не отвечал.

Как такое может быть? Что за гигантская яхта у Массимильяно, что Ливия не слышит звонка? Или она так занята, что ей ни до чего?

Разозлившись, он хотел уже бросить трубку, как вдруг послышался голос Ливии:

– Алло! Кто это?

Что значит «кто»? Она что, не может прочесть на дисплее, или как там эта штука называется, номер звонящего?

– Это Сальво.

– А, это ты!

Не разочарованно. Безразлично.

– Что ты там делала?

– Спала.

– Где?

– На палубе. Сама не заметила, как задремала. Такое вокруг спокойствие, такая красота…

– Где вы?

– Плывем на Сардинию.

– А Массимильяно где?

– Когда я задремала, он был рядом. А теперь, наверное…

Монтальбано бросил трубку и отключил телефон.

«Когда я задремала, он был рядом».

И что ж этот козлина Массимильяно там делал? Пел ей колыбельную?

Когда Монтальбано лег спать, волосы у него стояли дыбом. И сон к нему пришел только с Божьей помощью.

Напрасно, едва проснувшись, Монтальбано сходил окунуться, напрасно стоял под душем, который вместо холодного оказался горячим, потому что вода в баках на крыше накалилась так, что хоть макароны забрасывай, напрасно оделся как можно легче.

Едва он шагнул за порог, как пришлось признаться себе, что все было зря: огненный воздух буквально опалял.

Он вернулся в дом, положил в пакет из супермаркета рубашку, трусы и брюки не толще луковой шелухи и снова вышел.

Когда он добрался до отделения, рубашка была насквозь мокрая от пота, а трусы прикипели к заднице – не отодрать.

Катарелла попытался встать по стойке смирно, но не сумел и обессиленно рухнул обратно на стул.

– Ох, синьор комиссар! Смертонька моя пришла! Это ж дьяволическое пекло!

– Держись!

Монтальбано заперся в ванной. Разделся догола, ополоснулся, достал из пакета рубашку, трусы и брюки, надел, потную одежду оставил на вешалке в ванной, вышел в кабинет и включил свой крошечный вентилятор.

– Катарелла!

– Иду, синьор комиссар!

Монтальбано как раз закрывал жалюзи, когда Катарелла вошел.

– Слуш…

Он резко умолк, схватился левой рукой за стол, правую поднес ко лбу и закрыл глаза. Ни дать ни взять картинка из старинного учебника по актерской игре с подписью: смятение и потрясение.

– Ой, Матерь Божья, Матерь Божья… – затянул он.

– Катаре, тебе плохо?

– Ой, Матерь Божья, синьор комиссар, ну я перепугался! Видать, мне голову напекло!

– Да что с тобой?

– Ничего, синьор комиссар, как вы говорите, так я все слышу. Ухи-то в порядке у меня, это вот глаза как есть дурят! – Все это он произнес в той же позе: рука у лба, глаза закрыты.

– Послушай, я переоделся, там в ванной моя одежда висит…

– Вы переоделись?! – воскликнул Катарелла.