Жаркий август

Ему явственно полегчало. Он открыл глаза, убрал руку со лба и уставился на Монтальбано так, будто впервые его видел.

– Так вы ж переоделись!

– Катаре, ну переоделся я, что тут такого удивительного?

– Точно, синьор комиссар, а я-то как обозначился! Я, значит, видел, как вы в одной одежде вошли, а потом смотрю – а вы уже в другой, так я и подумал, что мне по причине жары померещилося. Слава богу, что вы, значится, переоделись!

– Слушай, возьми ее и развесь во дворе, пусть просохнет.

– Исполню сию минуточку!

Уходя, он хотел было прикрыть дверь, но комиссар его остановил:

– Не закрывай, пусть хоть немного продувает.

Раздался звонок по внутренней линии. Это был Мими Ауджелло.

– Сальво, как ты там? Я звонил тебе домой, но ты трубку не берешь, я так и понял, что ты забил на Успение…

– Ты все правильно понял, Мими. Как там Беба? Мальчишка?

– Ох, Сальво, даже не спрашивай. Представляешь, с самого нашего приезда пацан без конца температурил. Мораль: ни единого дня отдыха у нас не было. Только вчера наконец отпустило. А завтра мне на работу выходить…

– Все понял, Мими. Если хочешь остаться еще на недельку, я не против.

– Правда?

– Правда. Привет Бебе и поцелуй за меня сына.

Еще через пять минут зазвонил другой телефон.

– Ох, синьор комиссар! Тут синьор начальник, который вас хочет со скорейшей срочностью…

– Скажи ему, что меня нет.

– А куда я скажу, что вы пошли?

– К зубному.

– У вас чего, зуб болит?

– Нет, Катаре, это ты ему так скажешь.

Да что ж этот «синьор начальник» даже в Успение никак не отвяжется!

Подписывая понемногу разные бумаги, с которыми, по словам Фацио, они затянули уже на несколько месяцев, он машинально поднял глаза. По коридору к его кабинету шел Катарелла. И какая-то странная у него была походка. Взглянув еще раз, он тут же понял, чем именно.

Катарелла пританцовывал. Именно что пританцовывал.

Вышагивал на носочках, разведя руки в стороны и то и дело норовил сделать пируэт. Что это с ним, впрямь голову напекло? Когда Катарелла вошел в кабинет, комиссар заметил, что и глаза у него закрыты. Мать честная, он что, лунатик?

– Катарелла!

Катарелла, который к тому времени уже поравнялся со столом, очумело открыл глаза. Взгляд его где-то витал.

– А? – произнес он.

– Ты чего?

– Ах, синьор комиссар! Там такая девушка, что, если не увидишь, не поверишь! Тютелька в тютельку, как та убитая бедняжка! Мать честная, какая ж красотуля! В жизни ничего подобного не видал!

Стало быть, это Красота с большой буквы сделала походку Катареллы танцующей, а взгляд – мечтательным.

– Запусти ее и позови Фацио.

Монтальбано смотрел, как она приближается из глубины коридора.

Перед ней, буквально согнувшись пополам, семенил Катарелла и как-то странно помахивал рукой, будто подметая пол там, где должна ступить ее нога. Или расстилал перед нею невидимый ковер?

По мере того как девушка подходила все ближе и мало-помалуй все явственнее обрисовывались черты лица, глаза, цвет волос, комиссар так же медленно привставал с места, блаженно чувствуя, что тонет в каком-то сладостном ничто.

Бледное золото прядей,
Синь небесная взгляда,
Кто дал тебе власть такую,
Что мне и себя не надо?

Это четверостишие Пессоа вдруг зазвучало в нем песней.

Усилием воли Монтальбано всплыл из небытия обратно в кабинет. Для этого пришлось нанести себе подлый, низкий удар – столь же болезненный, сколь и необходимый: «Она тебе в дочери годится».

– Я Адриана Морреале.

– Сальво Монтальбано.

– Простите за опоздание, я…

Она опоздала на полчаса.

Они пожали друг другу руки. Рука у комиссара была чуть влажновата от пота, у Адрианы – сухая. И вся она была такая свежая, благоухающая мылом, как будто только что вышла из-под душа, а не с улицы пришла.

– Присаживайтесь. Катарелла, ты сообщил Фацио?

– А?

– Ты сообщил Фацио?

– Исполню сию минуточку, синьор комиссар.

Он вышел, выворачивая голову и до последнего не сводя взгляда с девушки.

Монтальбано воспользовался случаем, чтобы рассмотреть ее получше, и она спокойно позволила себя рассматривать.

Очевидно, давно привыкла.

Узенькие джинсы на длиннющих ногах, голубая рубашка с расстегнутым воротом, босоножки. Пупок наружу не торчал, и это было очко в ее пользу. И было очевидно, что она без лифчика. Ни грамма косметики, никаких украшательств. Что еще она могла сделать?

Если присмотреться, кое-чем она от фотографии сестры все же отличалась. Это объяснялось, разумеется, тем, что Адриана на шесть лет старше, и годы эти дались ей, видимо, нелегко. Та же форма глаз, тот же цвет, но если взгляд Рины сиял детским простодушием, то во взгляде Адрианы его уже не было. А еще у сидевшей напротив девушки была крошечная, едва заметная складка у губ.

– Вы живете в Вигате, с родителями?

– Нет. Я быстро осознала, что мое присутствие им тяжело. Они смотрели на меня, а видели мою пропавшую сестру. Поэтому, когда поступила в университет на медицинский, я купила в Палермо квартиру. Но я часто приезжаю, чтобы не оставлять их надолго одних.

– На каком вы курсе?

– Перешла на третий.