Жаркий август

Волна ненависти поднялась в нем еще тогда, когда Фацио назвал Спиталери охотником до малолеток, а Монтальбано сразу же подумал про секс-туризм.

Он на дух не выносил этих субчиков, что снуют на самолете с континента на континент, самым неблагородным образом пользуясь чужой нищетой, материальной и душевной неустроенностью.

Такой тип, даже если у себя на родине он живет в роскошном дворце, ездит первым классом, ночует в десятизвездочных гостиницах, ходит по ресторанам, где за простую яичницу дерут сто тысяч евро, в душе своей навсегда останется убогим – хуже подонка, который ворует в церкви милостыню или отбирает завтрак у ребятишек не потому, что голоден, а лишь бы покуражиться.

Люди такого пошиба способны на любую гнусь, на любую низость.

Наконец через пару часов глаза у него начали слипаться. В бутылке оставалось виски еще на палец. Он глотнул, и глоток пошел не в то горло. Зайдясь кашлем, он вспомнил одну вещь, которую услышал от Лоцупоне. А именно – что вскрытие подтвердило: араб был пьян, оттого и свалился.

Но возможна и другая гипотеза. Араб, свалившись, умер не сразу. Он отходил, но был еще в состоянии глотать. Воспользовавшись этим, Спиталери, Дипаскуале и Филиберто силком накачали его вином до беспамятства. А потом бросили умирать.

На это они способны, и идею наверняка подал самый шустрый из всех – Спиталери. И если дело было именно так, как ему представилось, то попрано не только его самолюбие, а само правосудие, даже скорее сама идея правосудия.

Всю ночь Монтальбано не мог сомкнуть глаз. От кипевшей внутри ярости становилось лишь вдвое жарче. К четырем утра пришлось встать и поменять насквозь пропотевшие простыни. Напрасный труд: новые через полчаса стали такими же мокрыми. К восьми ему уже не лежалось. Он весь извелся от негодования, от нервной трясучки, от жары.

И тут ему подумалось, что Ливии там, на яхте, в открытом море, не в пример легче. Он позвонил ей на мобильный. Механический женский голос сообщил, что телефон вызываемого абонента выключен, и предложил перезвонить позднее.

Ну конечно, в такое время синьорина либо спит, либо изо всех сил помогает дорогому кузену Массимильяно управлять яхтой. Его вдруг одолел нестерпимый зуд, он расчесал себя до крови.

Чтобы как-то отвлечься, спустился с веранды на пляж. Песок уже раскалился и обжигал подошвы. Комиссар заплыл подальше, где вода была еще прохладной. Но помогло это ненадолго: не успел он дойти до дома, как уже обсох.

«А зачем вообще идти в контору?» – спросил он сам себя.

Особых дел там не предвиделось. Да и вообще никаких, если на то пошло. Томмазео занят пресс-конференцией, Адриана хоронит сестру, начальник управления, небось, в поте лица проверяет заполненные опросные листы, поступившие из разных участков. А лично ему хотелось одного – уйти куда глаза глядят, лишь бы подальше.

– Катарелла?

– Слушаю, синьор комиссар.

– Соедини-ка с Фацио.

– Сиюминуточно.

– Фацио? Я сегодня утром не приду.

– Вы заболели?

– Здоров как бык. Но у меня серьезные предчувствия, что, если выйду на работу, тут же заболею.

– И то правда, комиссар. Тут духотища такая – дышать нечем.

– Приеду вечером, часам к шести.

– Хорошо. Комиссар, а не одолжите свой вентилятор?

– Смотри только не сломай.

Где-то через полчаса он свернул на ведущую к Пиццо грунтовку и остановился у того самого дома, где жил крестьянин. Вышел из машины, подошел поближе. Дверь оказалась открыта.

– Эй, есть кто дома? – позвал Монтальбано.

Из окошка прямо над дверью выглянул мужчина, которому Галло кокнул машиной кувшин. По его виду комиссар догадался, что тот его не узнал.

– Что вам надо?

Если сказать, что он из полиции, хозяин его, чего доброго, в дом не пустит.

Выручило истеричное кудахтанье, доносившееся откуда-то из-за дома.

– Свежие яйца есть? – спросил он наугад.

– А сколько вам?

Вряд ли у него большой курятник.

– Полдюжины хватит.

– Заходите.

Монтальбано зашел.

Внутри была голая комната, служившая, похоже, всем сразу. Стол, два стула, комод. У стены газовая плитка с баллоном, рядом мраморная полка со стаканами, тарелками, вилками, сковородкой и кастрюлькой – бедная утварь, истершаяся за долгие годы службы. На другой стене висело охотничье ружье.

Крестьянин спускался по деревянной лестнице со второго этажа, где, вероятно, была спальня.

– Сейчас принесу.

Он вышел. Комиссар присел на стул.

Мужчина вернулся с яйцами, по три штуки в каждой руке. Шагнул вперед и вдруг замер и уставился на Монтальбано. Его перекошенное лицо стремительно бледнело.

– Что с вами? – спросил комиссар, привставая.

Крестьянин грозно взревел. И, размахнувшись, метнул в голову Монтальбано три яйца, зажатые в правой руке. Застигнутый врасплох, от двух яиц комиссар сумел увернуться, но третье угодило в левое плечо и разбилось, заливая рубашку.

– Ага, я тебя признал, гад легавый!

– Послушайте…

– Опять за старое? Опять?!

– Да я просто…

Следующие три яйца угодили точнее: два в грудь, одно в лоб.

Монтальбано ослеп. Он потянулся за платком протереть глаза, а когда наконец смог разлепить веки, то увидел, что крестьянин наставил на него ружье.

– Вон из моего дома, полицейская рожа!