Жаркое лето 1762-го

— Майор, — повторил Маслов. — И он еще говорит: ты, скотина! Это он так говорит: ты, скотина, на меня еще посмотришь, на фельдмаршала, ты…

— Тпррр! — грозно сказал Семен. — Стоять! — И продолжал уже спокойнее: — Значит, я так понял, государь сам написать не может, потому что он все время под надзором, но подписать подпишет. Так?

— Так, — сказал Маслов и кивнул. И сразу добавил: — Отречение в пользу Пауля, то есть Павла Петровича, подпишет. И гарантий никаких не требует. Потому что ваши гарантии, он так сказал, это господин Иван, ротмистр. Он ему, сказал, всецело доверяет. То есть вам, — сказал Маслов, поворачиваясь к Ивану. Иван засмущался.

— Ого! — сказал Семен. — Так, может, ты, Иван, еще вперед Орлова в фельдмаршалы выскочишь! Если мы, конечно…

И замолчал, потому что посмотрел на пустой лист и задумался. А после посмотрел на Маслова и спросил:

— А как это писать?

— А как и было написано прежнее, — сказал Маслов. — Только вписать про Пауля. То есть там, где стояло «на весь мой век отрицаюся», сразу за ним, вместо «не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом» и далее — это все опустить, а после «отрицаюся» поставить: «и передаю наследие свое сыну своему Великому князю Павлу Петровичу и благословляю его на вступление на Престол Государства Российского». И дальше сразу подпись. Подпись мы поставим. То есть вы сейчас все остальное напишете, а после я это возьму, сбегаю к нему и подпишу, и верну вам. И все дела.

— Все! — строго сказал Семен. — А сразу нельзя было подпись поставить?

— Сразу нельзя, — так же строго сказал Маслов. — Потому что мало ли.

— А вот гарантия! — сказал Семен и указал на Ивана.

— Гарантия, это когда прямо при нем, — сказал Маслов. — А так мало ли. Ну и опять же, давайте пишите. Сами же говорили, что времени нет.

— Нет, конечно, — сказал Семен, разворачивая лист. — Да и я того текста не помню.

— Я помню, — сказал Маслов. — Я буду диктовать.

Семен вздохнул, после велел, чтобы Митрий дал ему дощечку подложить, после расстелил на ней лист, лист был гербовый, казенный, Иван дал Семену огрызок пера, Митрий держал чернильницу, а Маслов начал диктовать: вначале быстро титул, потому что нужно было спешить, а после так: «В краткое время правительства моего самодержавного Российским Государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несоглас…»

Но дальше он не договорил! Потому что от дворца ударил барабан! Он бил тревогу! Маслов вскочил и побелел лицом, руки у него затряслись.

— Хватились! — жарко сказал он. — Убьют! Убьют!

Но тут уже вскочил и Митрий, и крепко дернул его за руку, велел:

— Садись!

Маслов сел.

— Держи!

Маслов взял кружку.

— Пей!

Маслов выпил ее всю и в один почти дух! Митрий сунул ему хлеба закусить, сказал:

— Сейчас еще налью, ешь быстрей! — и повернулся к Ивану с Семеном, сказал: — Живо отсюда! А мы их задержим! Ну! Я кому сказал?!

Иван с Семеном быстро встали, Семен сунул манифест за пазуху. Барабана уже слышно не было, зато была слышна перекличка — это они пока что шли по саду. Они — это гренадеры, преображенцы, первый батальон.

— Сенька, беги! — сердито сказал Митрий, почти выкрикнул. — А ты, — сказал Маслову, — на еще, на! — И сунул ему еще кружку. Маслов послушно пил. А Митрий говорил ему: — Скажешь, всегда сюда ходишь. А я угощаю. А что! А я и им налью! У меня этого добра на всю их роту хватит! Вон как в Персидском походе — видел, как слоны пьют ее сколько? С утра по ведру! А после, днем…

Но сколько пьют слоны днем, Иван так и не узнал, потому что он уже побежал следом за Семеном. Сзади было тихо, только голоса какие-то. Иван с Семеном добежали до коляски, Семен сразу начал отвязывать вожжи, а Иван стоял и слушал. С той стороны, откуда они прибежали, были слышны голоса, но чьи это они были, разобрать было трудно. Иван стоял и слушал. Семен тоже не спешил. Так они стояли и слушали чьи-то далекие голоса, которые то становились громче, а то совсем и даже иногда надолго затихали. И вот когда бывало тихо, Иван каждый раз вспоминал, что там было, — и его брала злость. Вот, думал он, как ловко: теперь все на него надеются! Царь отрекается в пользу царевича, потому что так Иван велит! Иван прямо вершит судьбами! Иван династию укрепляет! Иван, Иван! А где все эти Унгерны, Гудовичи и прочие Воронцовы всякие?! Нет никого, разбежались! А ты, Иван, как самый верный, подставь спину, подсунь свою шею! А после мы тебя за эту шею, если не получится, повесим. А если вдруг получится, тогда опять зови всех этих Унгернов, а Ивана в шею, он же ее уже выставил! Ат!..

И вдруг бабахнул выстрел! Там! Одиночный. После кто-то дико завизжал, это как будто был Маслов, а после сразу стало тихо — это ему заткнули рот. Иван с Семеном постояли, подождали — было тихо. Это Митрий, подумал Иван и повернулся к Семену. Семен был черный-черный и молчал. А после вот как вот дернул кадыком и очень невнятно сказал:

— Шутка это чья-то. Самострел. Поехали.

И они сели и поехали. Семен лошадей не погонял, лошади бежали медленно, скотины. А на душе было хоть задавись!