Жаркое лето 1762-го

— Здесь, недалеко, — сказал Никита Иванович. — Тридцати верст не будет. А точнее мне откуда знать? Это вы уже лучше у Шкурина спросите, тем более что вы же его знаете, голубчика… Да и довольно об этом! — продолжил он уже весьма сердитым голосом. — Этим можно пугать только Павла Петровича. Алешенька — это смешно. Это даже она понимает. А вот… А вот… — И тут Никита Иванович стал очень и очень серьезным, даже почти зловещим на вид, и так же зловеще продолжил: — А вот что она еще придумала! А мы этого даже в расчет не брали, потому что это просто невозможно. Но бабий норов, это знаешь как? Это когда уже никто ее не остановит и не переубедит. Поэтому, — и тут он даже наклонился, весь подался вперед, ближе к Ивану, и продолжил уже совсем тихо: — Помочь нужно Павлу Петровичу. Срочно! Ибо что он один, мальчонка, сделает? А эти уже плетут свои сети, плетут! И уже, я тебе даже скажу, и уже даже Гришку Орлова они скоро другим Гришкой выставят — Отрепьевым! Если, конечно, у них это получится. Но кто им это даст? Да никто! И сам Гришка не даст, и также мы. И даже особенно ты, господин ротмистр. Встань!

Иван встал. Никита Иванович мягко, по-отечески, хлопнул его по плечам и, не убирая рук с его плеч, продолжал своим обычным добрым голосом:

— А я видел, как он на тебя оглянулся. Тогда, от кареты. Эх, высоко взойдет твоя звезда, Иван! Да только что звезда! Звезды горят и гаснут. А мальчонку бросить — это какой грех! Вот ты Анюту ни за что не бросишь, ведь так же? А Павлушу?

Иван растерянно молчал. Никита Иванович наконец отпустил его плечи, грустно улыбнулся и продолжил:

— А ведь у Анюты отец с матерью. Мать — женщина набожная, душевная. Отец на службе всеми уважаемый, мортиру изобрел. А какой у Анюты жених! А что у Павлуши? Да ничего! Только одна черная зависть вокруг. И это уже сейчас, а что будет дальше? Мы же думали, что все будет просто: вы туда съездите, и вам там подпишут, мы ей это предъявим — и все. И тут вдруг такое известие! И нам уже пока что не до Павлушиного батюшки. Ехать к нему пока еще не надо, хоть бумага уже и написана… А нужно будет тебе, голубчик, сперва съездить в еще одно место. Вместе с господином Губиным, конечно. Губин там все знает — и дорогу туда, и крепость.

— Крепость? — спросил Иван. — Какая крепость?

И спросил он почему-то очень тихо. Никита Иванович на это понимающе кивнул, еще немного помолчал, потом сказал:

— А это тебе, голубчик, уже твой товарищ объяснит. По дороге. И ехать вам туда уже давно пора, да вот он никак не возвращается! Или уже вернулся? О!

И тут Никита Иванович поднял вверх указательный палец. А и верно, подумал Иван, шаги, это Семен идет! И он повернулся к двери.

Дверь отворилась, и вошел Семен. Но в каком он был виде! Иван его чуть узнал. Еще бы! Семен же теперь был бородатый, подстриженный в скобку, и еще в старообрядческом кафтане. И с парой грубых холщовых рукавиц в правой руке.

— Доброго здоровьичка! — сказал Семен, но по-холопски кланяться не стал, а только оскалил зубы. Зубы у него были хорошие: большие, крепкие и белые.

— Вот и наш богатырь пришел, — радостно сказал Никита Иванович. — Наш витязь! Ну что, витязь? Ехать пора!

— Пора! — сказал Семен, теперь уже нарочно налегая на «о». — Очень пора, господин! — и опять показал зубы.

— Ты, Семен, крепко выпивши, что ли? — озабоченно спросил Никита Иванович.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство! — уже своим нормальным голосом сказал Семен. — А ехать и вправду надо очень скоро. — Тут он повернулся к Ивану и велел: — Давай, иди переодевайся, там тебе все уже готово. И пусть тебя покормят тоже, и быстрее, и сразу спускайся вниз, там кони уже ждут. Давай!

Вот и все, что ему тогда было сказано. И Иван пошел оттуда. Пришел к себе, а там — только уже не на софе, а на нарочно принесенном стуле — лежала его новая одежда: вольная, простонародная. И к ней под тем стулом стояли такие же простые сапоги с сильно стоптанными каблуками. Но, делать нечего, Иван переоделся и переобулся, а из своего прежнего взял с собой только портмонет с колечком для Анюты, спрятал его за пазуху, сел на тот стул и задумался.

Хотя чего тут было думать, когда и так все было ясно, что им нужно ехать в Шлиссельбург. И добровольно!..