Жаркое лето 1762-го

Семеном, как вы уже догадались, звали того дежурного офицера. Майор Губин, Семен Павлович, вот кто это был такой, если по формуляру. И если опять по формуляру, то еще в прошлом году Семен тоже служил у Румянцева, а потом его перевели сюда, в Ораниенбаум. Кроме Семена Иван здесь никого толком не знал. Да ему это раньше было и не нужно, он же здесь никогда не задерживался. Он приезжал сюда, передавал депешу — и сразу ехал в город, на Литейную, после его оттуда вызывали, давали новую депешу — и он опять ехал, обратно, в армию. Ездить ему было легко, потому что, вот как сейчас, что у него с собой? Маленький дорожный сундучок, а в нем, как говорится, шило, мыло, бритва, помазок, смена исподнего белья и еще немного всякой мелочи. Это что сейчас было при нем, в курьерском экипаже под сиденьем. А что он оставил в Померании? Мишку-денщика да съемную комнатенку восемь на пять аршин, окна строго на северо-запад, а под кроватью еще один сундучок, может, чуть побольше этого. И это все. А на Литейной что? Так там же вообще, если говорить по чести, все чужое, просто его там всегда принимают. Даниле Климентьичу низкий за это поклон. И Анне Даниловне тоже, тут же мысленно прибавил Иван — и не удержался, улыбнулся. Но тут же подумал уже вот о чем: и это все, мой дорогой, потому что нет у тебя здесь ни земли, ни людей, ни зажиточной родни, ни даже кубышки где-нибудь зарытой — ничего! И тут вдруг царь у тебя спрашивает: чего ты хочешь? Да всего, всего хочу, очень сердито подумал Иван. И так же очень резко повернулся…

И увидел, что возле него стоит и с любопытством смотрит на него совершенно незнакомый ему человек. Человек этот был уже в годах, да и, похоже, в немалых чинах, тут же подумал Иван, при этом еще отмечая, что лицо у незнакомца весьма добродушное, даже, можно сказать, бабье.

— Здравствуй, голубчик! — сказал незнакомец опять же добродушным и почти что бабьим голосом. Иван поклонился, а он продолжал: — Это ты из Померании?

Иван на всякий случай не спешил с ответом. Потому что, подумал он, мало ли что. Незнакомец понял это, заулыбался и сказал:

— А ты, я замечаю, бдительный. Это похвально. Тебя Иваном звать?

Иван кивнул.

— А меня Никитой Ивановичем, — опять же мягко и в то же время уже со значением сказал этот человек. Иван насторожился. А этот человек еще раз улыбнулся и продолжил:

— Значит, это точно ты из Померании. И ехал через Кенигсберг. А братца моего там видел? Останавливал тебя мой братец? Братец мой — Петр Иванович. Ну, он не я, его бы ты сразу узнал!

— Да как же не узнать! — тут же ответил Иван. — Ведь ваш же брат, ваше высокопревосходительство, это… — И замолчал.

— Орел? — спросил Никита Иванович. — Так ты про него хотел сказать, голубчик?

Иван не сразу, но кивнул — мол, да, орел. А сам тут же подумал: ну и не ворона же! Потому что речь тут шла о Петре Ивановиче Панине, всесильном прусском губернаторе и генерал-поручике. А это, значит, его старший брат Никита, обер-гофмейстер императорского двора, наставник царевича Павла Петровича, кавалер ордена Андрея Первозванного и, как говорится, прочая и прочая, думал Иван, сверху вниз глядя на своего нового, если можно так сказать, знакомца. А тот сказал уже вот что:

— Понятно! Значит, в Кенигсберге ты не останавливался. Ибо весьма спешил. Или у Петра Ивановича ничего спешного для меня не было. Так?

Иван неопределенно пожал плечами.

— Так, так! — сказал Никита Иванович. — Ну да на то он и братец, что может не спешить, с братцем всегда сочтешься. А тогда ты мне еще вот про кого скажи: про любезного Петра Александровича, про благодетеля вашего. Вот он, небось, уже наверняка тебе про меня чего-нибудь перед твоим отъездом сказывал. И даже, чую, просил передать на словах. Может, какую весточку, а?

Иван, немного помолчав, сказал:

— Его высокопревосходительство велел вам передать если, конечно, он сказал, мы с вами встретимся, — велел передать вам нижайший поклон.

Никита Иванович смотрел на Ивана и молчал. Глаза у Никиты Ивановича были очень удивленные. Он даже не удержался и спросил:

— Поклон? И это все?

— Все, — повторил за ним Иван и ему почему-то вдруг стало неловко за Петра Александровича, то есть за своего главного воинского начальника генерал-аншефа Румянцева, и он поклонился — конечно, не нижайше, но все же достаточно низко.

Однако Никиту Ивановича это, похоже, нисколько не обрадовало, потому что он тут же как-то очень громко фыркнул. Иван сразу выпрямился и даже почти встал во фрунт. Никита Иванович очень внимательно посмотрел Ивану в глаза — это он, наверное, хотел проверить, все ли ему было сказано, — и только после этого сказал уже сам:

— От такого героя, как Петр Александрович, низкий поклон — это великая честь. А что он еще передавал? Или что присовокупил?

— А присовокупил он, — сказал Иван без всякой к этому охоты, — а присовокупил, чтобы я вам передал слово в слово и ничего от себя не добавил. Только сказал — поклон, и все.