Жаркое лето 1762-го

— Так что они теперь все храбрые. Особенно Катрин! Да вы ее теперь не узнали бы. Она переоделась старым русским офицером, то есть, я хотел сказать, она облачилась в отмененный высочайшим указом мундир образца прошлого, елизаветинского царствования и теперь намеревается во главе гвардии, а точнее, этой вдрызг пьяной толпы, идти на Петергоф. Они думают схватить там государя, посадить его, как зверя, в клетку… — Тут Клямке замолчал и усмехнулся, потом сразу стал серьезным и так же серьезно сказал: — Но я очень бы хотел увидеть, как их в Петергофе встретят. Миних им там задаст! Ведь Миних в Петергофе, насколько я знаю. И он настоящий солдат! Вы его видели?

— Видел, — сказал Иван.

— О! — тут же сказал Клямке. — Вы напрасно улыбаетесь. Конечно, он теперь не тот, кем он был хотя бы лет двадцать назад. Но смею вас заверить, господин ротмистр, и даже готов биться об заклад, что государь поручит это Миниху и только Миниху! А если он этого не сделает, то… Нет, что об этом даже говорить! Поэтому, — продолжил он уже вполголоса, — я думаю, что как только господин фельдмаршал почувствует, что дело принимает дурной оборот, он тотчас же возьмет все в свои руки, и корона будет спасена. Потому что это Миних! За которым Данциг, Перекоп, Хотин, Очаков и, да простят меня другие, Бирон. А справиться с Бироном — это было даже потруднее, чем взять Очаков. А кто такой Гришка Орлов? Гришка — это совсем не Бирон. То есть Орлов, да не орел!

— Орлов? — переспросил Иван.

— Орлов, — повторил Клямке. — Но не Алексей, а Григорий. Тот, который был в коляске. Вы его возле самого города встретили.

— Мы? — спросил Иван.

— Вы, — сказал Клямке. Улыбнулся и еще сказал: — Иван Иванович. — Потом: — Курьер из действующей армии. Вы двадцать шестого сюда прибыли. С пакетом от Румянцева на высочайшее имя.

— Так вы и это знаете! — в сердцах сказал Иван.

— Так точно, — сказал Клямке. Но уже не улыбнулся.

Иван встал и осмотрелся. После опять повернулся к Клямке и спросил:

— И что вы от меня хотите?

— Только одного: чтобы вы не наделали глупостей.

— А глупости, по-вашему, это что?

— Это если вы сейчас выйдете в город. Да вы и до ближайшего перекрестка не успеете дойти, как вас уже задержат. Потому что вы в старом мундире. Да, да, господин ротмистр, в старом. Теперь же у них новые — это старые елизаветинские. Тех, которые являлись к нам сюда, вы видели?

Иван кивнул, что видел.

— Вот, и они тоже были в старых, — сказал Клямке. И тут же в сердцах добавил: — Черт знает где они их столько нашли и когда они это успели, но уже почти все солдаты в городе одеты в них! А вы в петровском. Значит, вы не присягали. Значит, вас надо задержать. И, будьте уверены, задержат на первом же углу. И доставят куда надо, а там сразу откроется, что вы тот самый ротмистр, который поднял бунт в измайловском полку и тяжело ранил или даже убил, я не знаю, солдата Ефрема Голубчикова.

Ивану стало гадко, он поморщился, а после тихо, сердито сказал:

— Ну так и что теперь? Я же все равно на службе. Не могу я здесь больше сидеть, мне нужно идти.

— На службе у кого? — спросил Клямке. — Румянцев же в Германии!

Иван подумал и сказал:

— Румянцев — да. Но здесь у меня есть еще один начальник — непосредственный. И он меня ждет. Я должен быть у него. И как можно скорее! А если мне нельзя идти в этом мундире, так я могу переодеться в вольное, мне это все равно. Вы можете дать мне переодеться?

Клямке улыбнулся и сказал: