Жаркое лето 1762-го

— А… — начал было Никита Иванович… Но, видно, тоже передумал и не стал ничего спрашивать. Вот оно даже как, очень сердито подумал Иван, даже вы, такие птицы важные, а ничего про Шлиссельбургскую дорогу спрашивать не желаете. Ну, тогда и я впредь рассказывать о ней не буду! Вот что он тогда подумал.

А о чем они подумали, об этом можно было только догадываться. Потому что ничего они об этом вслух не говорили. Вслух тогда там было только вот что: старик опять взял карты и спросил, обращаясь к Никите Ивановичу, какое будет продолжение. Обыкновенное, как ни в чем ни бывало ответил Никита Иванович и вышел трефовой десяткой. И у них опять пошла игра. А Иван стоял возле двери, они о нем будто забыли. Они играли себе и играли, игра у них была какая-то мудреная, Иван такой никогда раньше не видел. Время шло, Ивану было очень скучно и, главное, обидно, но что он мог сделать? Ничего, конечно. Ему тогда только и оставалось, что по-прежнему стоять столбом в дверях, смотреть на их игру и пытаться понять, какие в ней правила. Но игра была, еще раз повторим, очень мудреная, Иван не мог в ней ничего понять. Только одно было видно, что старик, которого они называли Иваном Ивановичем (как и меня, думал Иван), понемногу их обыгрывал. Нет, даже не совсем так, а вот как: Никита Иванович, равно как и генерал Волконский, оставались почти при своих, а проигрывал фельдмаршал Разумовский. И он проигрывал все больше и больше. Но это ему не страшно, даже с некоторою радостью думал Иван, это Разумовским не беда, у них денег куры не клюют. Да и какой он фельдмаршал! Он, может, лет только на пять — семь старше Ивана, и он на войне ни разу не бывал, это ему старший брат фельдмаршала добыл. Ну да еще бы не добыть! Алешка казачок при прежнем царствии был в силе! А что будет при нынешнем? Вот о чем Иван тогда подумал. И Разумовский как будто бы это услышал! Потому что он вдруг резко развернулся и посмотрел на Ивана. Но опять ничего не сказал и опять отвернулся. Князь Волконский метал банк. После они подняли карты и посмотрели в них. А после Разумовский вдруг спросил — а раньше они ни о чем, кроме карт, разговору не водили — а тут он взял и спросил сидящего напротив него старика:

— А вот скажите, любезный Иван Иванович, а что это было бы, если бы господин Суворов у Великого государя вдруг вот так же шпагу попросил? И тоже так при войсках?

Иван Иванович на это улыбнулся, помолчал, потом сказал:

— При каких это войсках? Да кто бы это посмел их собирать? А кто бы решился собраться?

— Ну а вдруг, Иван Иванович! — не унимался Разумовский. — Вот вы только это представьте. Ну хоть как во сне.

— Разве что только во сне, — сказал Иван Иванович и вышел нужной картой. Игра пошла дальше. А Иван Иванович, наверное, увлеченный предположением Разумовского, заговорил теперь такое: — Да если бы Суворов только бы увидел, кто из кареты выходит, так он тут бы и упал. Вася Суворов — это же его бывший денщик, и он его нрав крепко знает. И я не только про его дубинку знаменитую. Дубинка что! А вот, и это я сам сколько раз чуял: его еще нет, он еще не приехал, а уже как будто бы какой мороз на всех находит! Ну, думают, значит, он скоро будет. И точно! Приезжает. И спрашивает: где мой помощник верный? А это в двадцатом году было, на верфи. Я же тогда был у него в великой ласке. А сначала думал: не сносить мне головы. Я же тогда, а это еще почти в самом начале, приезжаю, а он уже там. И мне говорят: Ванька, он тебя ищет! Ванька, он весьма гневен! А я… Ну, молодой я был тогда! Я же только под утро домой приволокся, и перегаром от меня разит. Эх, думаю, скажусь больным, спрячусь, пусть они про меня скажут, что я больной… А после думаю: нет! И сам пошел к нему, пал в ноги и повинился. Он засмеялся, говорит: твое счастье, что правду сказал. А не то, говорит… Или вот еще…

И тут Иван Иванович начал, не прекращая игры, рассказывать, как он с Васькой Татищевым ездил в Венецию учиться морскому делу и какие там были соблазны. А после что было в Испании. Рассказывал он очень интересно, и, наверное, в другой раз Иван слушал бы его с большим вниманием, но теперь он думал только о том, зачем они его здесь держат, отпустили бы его! Или они так боятся, как бы он, не приведи Господь, не вышел бы отсюда и не сказал бы кому, кого он на Шлиссельбургском тракте видел. С мушкетом! Да и их там, мушкетов этих, может, запрятан Целый взвод для верности, очень сердито подумал Иван…

Так и Иван Иванович вдруг ни с того ни сего рассердился и, сам себя перебивая, заговорил уже вот что:

— Шпагу у него забрали! Тоже государь нашелся! Срам какой! А тот, Великий государь, он не только бы шпаги не отдал, а, ничего не говоря, этой шпагой да Василия по голове! И насмерть! И сразу к генералам! И им бы тоже показал! Один! И побежали бы они, как этот Зайцев! А войска бы кричали «Ура!» А барабаны били церемонию! А он бы по лестнице наверх и во дворец! И гвардия за ним! И дальше суд!