Жаркое лето 1762-го

После вдруг открылась дверь, вошел Степан, важно поклонился и сказал, что Ивана («вас, господин ротмистр») желает видеть господин Носухин Карп Львович. Велите звать? Иван сказал, что звать. Вошел Носухин, поклонился, представился первым кабинет-секретарем его высокопревосходительства, и, еще раз поклонившись, сказал, что Никита Иванович послал его, Носухина, к Ивану снять с него свидетельство. Позволите, тут же спросил Носухин и с этими словами вытащил из-под мышки портфель с чистой бумагой и всеми остальными прочими, вплоть до чернильницы, письменными принадлежностями. Что позволите, спросил Иван безо всякой охоты. Свидетельство, опять сказал Носухин. Какое, спросил Иван. О, громко сказал Носухин и даже почти засмеялся, это сущая формальность. Его высокопревосходительство так об этом и говорил, потому что никто же не требует от вас каких-то особых признаний или, не приведи Господь, оправданий. Отнюдь! Вы, господин ротмистр, просто расскажете мне о том, о чем посчитаете нужным рассказать, а я это запишу. То есть говорите, что хотите, рассказывайте в свое удовольствие. Ха, громко сказал Иван, так же мало ли что я вам могу рассказать. Я могу вам и про своего денщика Мишку много чего веселого поведать. Как, например, он пропил мои новые сапоги. Или как я поручил ему купить дров на зиму, а он что сделал, знаете? Носухин помолчал, поулыбался, а потом сказал, что тут дело, конечно, несколько другое, его высокопревосходительство больше, конечно, интересуется событиями последних трех дней, в коих господин ротмистр имел честь принять участие. Имел честь или желает рассказать, спросил Иван. Рассказать, сказал Носухин. Даже если таковые не случались? — спросил Иван. И еще тут же спросил: тогда зачем ему все это? И потом: а откуда я знаю, что будет завтра, может, я сегодня вам наговорю, и сегодня это можно почитать за благо, а завтра это будет уже грех, рванье ноздрей и дыба. Откуда я знаю, что будет завтра? А вы знаете? А, извините, он? Носухин молчал. Иван тоже. После Носухин сказал, что он сейчас вернется, и ушел.

Оставшись в гостиной один, Иван опять смотрел в окно, на парк. Очень внимательно смотрел, как будто что-то видел! Потом пришел Носухин и сказал, что его высокопревосходительство велел перенести их работу на завтра. А пока их зовут перекусить.

Перекусывали они — Иван и теперь еще Носухин — в той же самой столовой, блюд было несколько меньше, но тоже вполне достаточно, вин тоже. И Носухин мало говорил, и то больше о картах и девицах. Иван совсем помалкивал, а если что и отвечал, то односложно. И только уже в самом конце, когда они уже вставали, Иван спросил, кем он здесь считается: под арестом или как. Никакого ареста, вы что, уверенно сказал Носухин. Но тут же добавил: просто его высокопревосходительство опасается, как бы кто ему, то есть Ивану, не сделал какого вреда, и вот единственно поэтому не рекомендует ему выходить в город. Ну а здесь, под окна, в сад? — спросил Иван. Конечно, конечно, воскликнул Носухин, о чем может быть речь! Благодарю, сказал Иван, и вернулся к себе. А Носухин куда-то ушел — уже по своим другим делам.

Но и Иван тоже недолго сидел у себя. Вскоре он взял колокольчик, позвонил, пришел Степан. Иван подвел его к окну, показал вниз, на одну из беседок, и сказал, что он хочет туда спуститься и немного посидеть, пусть ему туда принесут трубку табаку и чашку кофе покрепче. Степан совсем не удивился и сказал, что это будет сделано. Тогда Иван спросил, как ему самому туда спуститься, где у них здесь черный ход. А зачем вам самому, сказал Степан, вас казачок проводит, Дорофейка, сейчас я его кликну, и ушел. Потом в дверь заглянул казачок и поманил Ивана, они спустились вниз и вышли в парк, а после прошли в нужную беседку. Там казачок сказал, что он сейчас все принесет, и ушел. Иван сел, закинул ногу за ногу. В беседке было хорошо. Похожая беседка, может, даже лучшая, подумал Иван, была у них в Великих Лапах. Только та была не мраморная, как эта, а деревянная, и это даже лучше, потому что дерево полезней. Жаль только, сгорела та беседка. Иван тогда сидел в ней с гайдуками, отстреливался, и ни за что бы их не взяли, потому что позиция там была просто замечательная. Но что эти собаки удумали! Подкатили воз соломы, подожгли и там сверху как толкнули — и она как пошла, а после как врезалась! И как занялось там все огнем! Иван, конечно, велел отходить. Борусю попали в ногу, а после совсем в голову. Вот какая была тогда досадная потеря. Но дядя Тодар Ивана за это совсем не ругал, потому что тут уже такое дело, сказал он, на войне как на войне.