Жаркое лето в Берлине

— Ты многого не знаешь. Кстати, люди, бывшие в пивной, далеко не маньяки. Большинство из них типичные немецкие нацисты, упрямые, нетерпимые, работящие; они пользуются уважением у некоторой части населения, они всем недовольны, сентиментальны и несут всякий вздор. Это содержатели пивных, владельцы магазинов, мелкие торговцы, безработные. Это те, кто поддерживал Гитлера. «Профессионалами» можно назвать только Вильгельма и Гунтера. Они-то и делают наш государственный строй опасным.

— Опасным! Да ты и впрямь несносен, как тот противный журналист-янки. Никак не могу понять, почему Луэлла по нему с ума сходит.

Стивен, тяжело вздохнув, встал.

— Могу себе представить, что Тод задает себе такой же вопрос о Луэлле и о тебе.

— Хочешь знать мое мнение? Этот человек — коммунист! — выпалила Джой вслед Стивену, когда он направился было в комнату Энн.

Стивен остановился, погладил ее по голове:

— Интересно, на каких данных, мой дорогой Уотсон, построено ваше столь категорическое заключение?

— Ну, он говорит, как коммунист.

— А откуда же вы, мой дорогой Уотсон, знаете, как говорят коммунисты?

Джой отбросила его руку.

— Не знаю, что такое нашло на тебя в последнее время, но ты ведешь себя со мной, как с какой-то дурочкой! — вскричала она.

Он стоял, глядя на нее все тем же колючим взглядом, на его губах играла ироническая усмешка, которую она так ненавидела.

— Вся беда, моя дорогая, в том, что это так и есть.

Шли дни и ночи, но холодок того вечера не растаял. В их отношениях что-то изменилось. Уязвленная и оскорбленная Джой считала, что первый шаг к примирению должен исходить от Стивена. Но он не делал ни малейшей попытки. Он по-прежнему был вежлив, готов помочь и в присутствии других любезен. Каждую ночь она ложилась спать, не примиренная с ним, каждое утро она просыпалась, чувствуя, что пропасть между ними ширится.

Разлад с каждым днем углублялся; когда Хорст на субботу и воскресенье прилетал домой, Джой встречала его с подчеркнутым радушием в надежде расшевелить Стивена, сломить его вежливую отчужденность.

Но Стивен стал относиться к Хорсту более дружелюбно, вспоминал с ним о бывших знакомых, интересовался их жизнью, словом, в доме царили мир и спокойствие, а в сердце Джой была пустота, гнев и обида.

Жара не спадала. Ртуть в термометре взлетала неслыханно высоко, даже ночью ветер не освежал горячий и душный берлинский воздух.

Жужжание электрических вентиляторов наполняло дом. Мать Стивена изнемогала от жары. Доктор предписал ей полный покой. Отец, истомленный зноем, вспотевший настолько, что пятна пота проступили на полотняной куртке, все же каждый день работал в библиотеке, дверь в которую теперь была открыта, и вентиляторы создавали некое подобие ветерка.

Мученическое выражение не сходило с лица Берты, и она вымещала свои страдания на девушках. Исходя добродетелью и потом, она ежедневно посещала свой комитет. Подобная преданность долгу восхищала Джой, покуда Ганс не сказал ей, что в здании комитета работает кондиционная установка.

После ссоры с Бертой, эхо которой несколько дней отдавалось в доме, Ганс исчез. Беспокойство, вызванное его уходом, говорило о том, что никто не знал, где он находится.

Прилетел Хорст, как всегда блистающий военной выправкой и сознанием собственной значительности. Его непрерывно подзывали к телефону, и по дому шел гул от его громогласных и, видимо, гневных разговоров. Почти каждый час правительственные машины с посланцами в военной форме подкатывали к дому. В те дни он едва мог перекинуться с Джой словом.

Она пыталась расспрашивать Стивена, ответ был один:

— Сейчас министерский кризис, и Хорст готовится к встрече своего министра, который посетит Берлин, чтобы разделаться со своими врагами. — И с издевательской улыбкой добавил: — В данный момент ему не до женщин.

Даже для Джой, родившейся в жарком климате, континентальная жара была тягостна. Она привыкла к морскому бризу, постоянно гулявшему в ее спальне, а от здешней духоты ночью можно было просто задохнуться.

Стивен решил спать на диванчике; и, хотя летом он даже дома часто спал на веранде на раскладной кровати, она сочла его переселение ударом по их супружеской жизни.

У Энн появилась потница, и Джой, пытаясь побороть отчужденность Стивена, попросила его отпустить дочку к их дальней родственнице, жившей в Ваннзее, где Энн могла бы купаться в озере чуть ли не у самой двери дома и обзавелась бы подругой, с которой можно поиграть. Но Стивен только сказал:

— Для нее это будет полезно, притом у кузины Ингеборг больше здравого смысла, чем у других женщин.

Джой приняла его замечание, как выпад против себя, и не один день она обдумывала его слова.

Единственно, что обрела она с отъездом Энн, — это полное одиночество. Стивен ежедневно уезжал на фабрики, а возвратясь домой, часами сидел с отцом в библиотеке.

Она уже подумывала, не решил ли он остаться, но не могла заставить себя спросить его, а он ничего ей не говорил.