Жаркое лето в Берлине

— Ну, ничего, — выдавила она из себя, стараясь освободить свою руку. — Все мы совершаем ошибки.

— О, благодарю вас, благодарю, дорогая Джой. — И, входя в столовую, Берта обняла ее и театрально расцеловала.

— Gut! Gut! — отозвался отец со своего председательского места, наблюдая за этой сценой с явным одобрением, и Джой поняла, что представление было подготовлено с целью доставить ему удовольствие.

Берта поторопилась занять свое место и о чем-то оживленно заговорила с отцом. Затем, обернувшись к Джой, сказала с сияющим видом:

— Отец говорит: слава богу, что мир в нашей маленькой семье восстановлен и Энн поправилась, он желал бы опять видеть ее за общим столом, если вы того хотите.

Джой буквально подавилась, не успев сделать первого глотка кофе, и почти машинально сказала: «Gut! Gut!»

Из-под опущенных ресниц она взглянула на Стивена и Ганса. Оба они священнодействовали, очищая скорлупу с вареных яиц.

Берта болтала без умолку, расточая любезности — по-немецки для отца, по-английски для Джой, — и, не ожидая ответа, словно священник, отвечала за всех сама.

А в промежутках между каждой фразой отец вставлял нечестивое «аминь» своих «Gut» и «Ja!».

Мать, сидевшая за секретером, подняла голову, когда Джой, приоткрыв утром дверь, спросила:

— Как вы себя чувствуете, мама?

— Очень хорошо. Я весь день вчера пролежала в постели и собралась с силами.

Когда Стивен нагнулся, чтобы поцеловать ее, она прижалась щекой к его щеке.

— Мы не помешаем?

— Ничуть. Мне нужно было бы написать кузине, я пишу ей раз в неделю, и я очень рада, что у меня есть предлог отложить письмо. А как чувствует себя моя маленькая Анна?

— Вполне хорошо. Она в саду с Гансом.

Наступило молчание, за которым скрывалось много невысказанных мыслей.

Мать переводила взгляд с Джой на Стивена.

— И это все, что вы хотели мне сказать?

Джой посмотрела на Стивена, но он молчал. И Джой сказала скороговоркой:

— Мама, мы уезжаем.

— Да? Я этого ожидала. — Она вопросительно посмотрела на Стивена. — И ты, конечно, поедешь, дорогой мой?

Стивен, не отвечая, сидел в кресле, опершись подбородком на руку.

Джой взглянула на мать, перевела взгляд на Стивена, ожидая, что он заговорит. Но Стивен молчал. Тогда она одним духом выкрикнула:

— Мама, мы просим вас поехать с нами.

— Меня?

Не веря себе, она приложила к груди свою хрупкую руку.

— Да, вас! Стивен и думать не хочет, чтобы вы остались одна с этими… с этими… ну, в этом окружении; и я согласна с ним. Я очень хочу, чтобы вы поехали с нами. Наш дом не такой, как ваш особняк, но я уверена, что с нами вы будете чувствовать себя счастливой. Прошлой ночью мне пришло в голову сделать к дому пристройку, чтобы дети не беспокоили вас. Я даже набросала план (и она протянула ей листок бумаги), чтобы папа мог приступить к строительству; к нашему приезду все будет готово. Пожалуйста, поедемте с нами!

Мать, не проронив ни слова, с нежностью смотрела на чертеж. Затем, поднявшись с кресла, она села рядом с Джой, слегка коснулась губами ее щеки. Когда она заговорила, голос ее дрожал.

— Милая Джой, вы доставили мне радость, какой я не испытывала уже многие, многие годы. Не могу слов найти, чтобы сказать, как мне дорого ваше предложение. У моего сына любящая жена, и она желает взять под свой кров его старую, больную мать; это так прекрасно!

— Я делаю это не ради Стивена. Я полюбила вас и хочу, чтобы вы жили с нами.

— Это еще ценнее.

— Значит, вы поедете с нами?

Мать медленно покачала головой.

— Увы, моя дорогая, это невозможно.

— Но почему же?

— Разве Стивен не сказал вам, что это невозможно?

— Стивен просто несносен! — почти выкрикнула Джой. — Он не желает говорить со мной на эти темы. Обо всем я должна думать сама. Он все заботы возлагает на меня.

— Не надо на него сердиться. Мы слишком наседали на него, старались повлиять на его решение больше, чем вы думаете.

— Но не ты, мама, — возразил Стивен.

— Я более, чем кто-либо, уже тем, что существую. Мною пользовались, чтобы их нечистая игра оказала на тебя свое действие. Не думайте, Джой, что если я молчу и держусь в стороне от их козней, я нахожусь в неведении того, что творится вокруг меня. Мой муж принимает мое молчание как нечто должное, он считает, что его мысли — мои мысли, поэтому все обсуждается в моем присутствии, хотя я представляю собой в его глазах всего лишь неодушевленный предмет.

Джой негодующе вскрикнула, пододвинувшись к ней.