Жаркое лето в Берлине

Встреча с профессором раскрыла перед тобой правду. Но стоило отцу и Берте заговорить с тобой о коммунистах и евреях, как ты трусливо отшатнулась от этой правды, как от чумы.

Она хотела возразить, сказать что-то в свою защиту, но он все ходил и ходил по комнате, не обращая на нее внимания.

– Если бы ты без моего ведома не уговорила своего отца подготовить нашу поездку, ты никогда бы и не узнала правды.

Даже теперь я не уверен, чем ты больше потрясена – тем ли, что я солгал тебе десять лет назад, или тем, что Хорст и ему подобные снова у власти. Ты видишь только то, что лежит на поверхности. До нынешнего вечера Хорст в твоих глазах был обаятельным мужчиной, и ты, как школьница, таяла от его комплиментов. И сейчас ты ведешь себя, как обиженная школьница. Ты видишь только одно: что я лгал тебе все эти десять лет, и не видишь, какую борьбу я веду все эти пятнадцать лет, чтобы смыть с моей души последнее пятно нацизма.

До приезда сюда я любил в тебе это ребячество, это младенческое неведение мира. Все это радовало мою истерзанную душу, столь не похожую на твою. Я любил даже твою такую типично британскую способность не видеть уродства, бьющего тебе в глаза.

Здесь, когда я столкнулся с реальностью, эти черты твоего характера стали казаться мне все менее привлекательными. Возможно, потому, что дети, которым придется за это умирать, не только твои, но и мои.

Джой встала и пошла в комнату Энн.

И когда за ней закрылась дверь, Стивен даже не оглянулся.

Глава XVIII

Джой не могла заснуть. Энн была беспокойным соседом по постели, но еще больше беспокоили Джой ее мысли, они бурлили в мозгу, как расплавленный металл в доменной печи, выбрасывая снопы искр, и стоило ей задремать, они обретали образ и подобие жизни.

Их жизненные пути со Стивеном скрестились в раскаленном лабиринте чувств, еще не обретших формы и не осмысленных. Постепенно раскаленные докрасна нити распутались и стали принимать форму: форму их совместной жизни.

Она заснула мучительным сном. Но, проснувшись, почувствовала удивительную легкость в голове. Она лежала, глядя в окно, за которым в слабом отсвете зари четко вырисовывались ветви липы, и капли дождя, падавшие с ветвей, брызгами рассыпались по балкону.

Где-то в тайниках сна решение загадки было найдено, но все же один вопрос остался без ответа. Почему в их первую встречу профессор сбежал от нее, как только она назвала свою фамилию? Неужели было еще нечто более худшее, чего она не знала? Неужели Стивен что-то еще утаил от нее? Нечто непоправимое, обрывавшее всякую надежду на то, что их совместная жизнь наладится?

Она лежала, пока не послышался шум в кухне. Тогда, тихонько встав с кровати, в халатике и ночных туфлях, она сошла вниз по лестнице для прислуги.

Шарлотта и Эльза посмотрели на нее, как на привидение.

– Пожалуйста, чашечку чая, – попросила она.

Шарлотта засуетилась, ставя посуду на поднос и разогревая чайник. Почему она не позвонила? Разве звонок в ее комнате не в порядке?

– Не хотелось будить мужа, – объяснила Джой. – И неужели я не могу сама принести себе чашку чая? У вас усталый вид.

Шарлотта отвергла это предположение, словно оно бросало на нее тень.

– Она слишком много работает, – с кислым видом сказала Эльза. – И совершенно зря. Если бы она только захотела, у нее было бы столько же свободного времени, как и у нас.

Несмотря на сопротивление Шарлотты, Джой взяла поднос из ее рук и тихонько поднялась наверх.

Она приняла решение. Как только представится возможность, она пойдет к Брунгильде, не сказав ни слова никому – даже Гансу.

Поезд метро с грохотом остановился у станции Zoo. И Джой вышла вместе с толпой спешащих на работу людей, одетых в то дождливое утро в прозрачные плащи всех цветов.

Банк только что открыл свои двери, и Джой подошла к окошечку с надписью: «Обмен иностранной валюты». В метро у нее созрел план.

Она подписала все свои аккредитивы, оставив лишь сумму, необходимую на покупку билетов на самолет в Лондон для себя и Энн.

– Крупными или мелкими купюрами? – спросил ее кассир, вынимая из ящика пачки новеньких денег.

– По двадцать. – И она бережно положила деньги в сумочку.

– Такси, мадам? – спросил рассыльный.

– Пожалуйста.

Сунув монетку в руку рассыльному, когда он открывал дверцу такси, она подождала, пока машина не тронулась, и прежде чем дать ему адрес профессора, попросила шофера подъехать к кондитерской.

Затем, откинувшись на спинку сиденья, она рассеянно смотрела в окно через завесу дождя на запущенную часть Курфюрстендамм с ее бесконечными рядами домов и разрушенной церковной башней, каким-то огрызком черневшей на фоне неба.

Проехав мимо роскошных магазинов, претенциозных небоскребов, парков с неизменными клумбами петуний и сальвий, машина свернула на унылые улицы с разрушенными бомбежкой домами, с грязными стеклами магазинов.

Косые нити дождя не только опустили завесу между ней и миром, но и образовали своего рода экран, на котором запечатлелась еще более жуткая картина.