Жаркой ночью в Москве...

– Моше, у тебя от обжорства глаза заплыли. И он еще будет удивляться, почему я рожаю китайцев…

– Мне с вами было хорошо…

– Я даже не знаю, как сказать…

– Чувак, ты супер…

– Мне теперь на два дня хватит…

– Пожалуй, это я тебе должна заплатить…

– Пожалуй, хватит… – остановил я господина Фрола. – И большая у нее программа?

– Как у букридера средней мощности. От «Илиады» до «Григория Лепса».

– Это меня устраивает. Теперь можно продать библиотеку и МРЗ-плеер. Так, теперь насущный вопрос: как осуществлять с ней именно ЭТО? Какие возможности?

– А, – кивнула Наина, – сейчас мы с господином Фролом вам это продемонстрируем.

Я никогда не видел, чтобы люди так быстро раздевались… Господа, я никогда ничего подобного не видел. За несколько минут я узнал больше, чем от порноколлекции DVD рядового женского монастыря. Я не успевал поворачивать голову. Господин Фрол, как пелось скончавшейся группой «Мальчишник», имел ее сидя, имел ее лежа, и на голове он имел ее тоже. И все это при звуковой поддержке резиновой блондинки, ухо которой господин Фрол перекрутил на сто восемьдесят градусов.

– Ой, да не одна во поле…

– Прибавочная стоимость растет…

– Шибче, коренной…

– Помята девичья краса…

– Пастух очутился на полных грудях…

– Пьяная вишня, полный бокал…

– Hello, Dolly…

– Алеша, ша…

– Остались от козлика…

– Три веселых гуся…

И так далее: бум, трах, шварк, тум-бала-бала-ба-ла… Я попытался выключить звук, но, очевидно, крутанул ухо в обратную сторону. Еб! Блондинка затряслась, задергалась, из нее, как из ведра, посыпались оргазмы под песни советских композиторов и запись речи Вышинского на процессе тридцать восьмого года. Между прочим, оргазмы сыпались и из Наины, и из инструктирующеего меня на ней господина Фрола. И прекратить этот поток сексуальной энергии не было никакой возможности. К тому же очнулся рыжий гермафродит и смотрел на меня плотски. Поэтому в окно я выкинул его первого. Блондинка полетела следом. Наина с господином Фролом выбросились в окно сами. А хлыстик я выкинул вслед за ними.

Через минуту я выглянул в окно. Музыкальной блондинки на асфальте не было. А звуки неслись из окна токаря-универсала Семена Петровича Кузичева. Он в интересах будущих поколений обогащал «Камасутру». Рыжего гермафродита в квартире напротив допрашивал неустановленный мент Сергей Михайлович Шепелев. А об чем допрашивал – то дело секретное. Трахающиеся Наина и господин Фрол пришибли арбатского охвостыша и втроем завернули за угол «Парикмахерской». А хлыстиком Сюля и Пончик охаживали Зинку, когда она пыталась обаять то ли Штопора, то ли Консервного Ножа.

Но самое интересное, господа, что за все эти разнообразные шоу я не заплатил ни копейки. Не успел!

Бесплатно все! Жаркой ночью в Москве.

Рассвет уж близится, а секса нет как нет. А может быть, опять позвонить. Лерику. А вдруг… Вроде не так давно мы с ней, ну мало ли что, я ж сценарий писал, я ж, блядь, творческий человек! Она ж тоже творческий человек, должна ж, блядь, понять! Нет, она не блядь, это фигура речи у русского человека любой национальности. Ничего не значащая. Как «еб твою мать». Когда я был студентом, после военных лагерей мы хором распевали почерпнутую у старослужащих песню, сейчас уже позабытую. Во всяком случае, потом я ни разу ее не слышал в кругу друзей и знакомых.

Есть русское слово такое, его неудобно сказать.
Быть может, быть может, оно неприлично,
но здорово, еб твою мать.

Это пелось всем коллективом. А потом каждый куплет исполнялся индивидуально. Мужской голос затягивал (раздумчиво, повествовательно, неоглядно широко):

Возьмем, например, мужичонку,
вот выйдет он в поле пахать,
а там закричит на усталую клячу:
«Пошла же…»

И хор воодушевленно подхватывает: «Еби твою мать». Между прочим, с этой песней всю Европу зерном заваливали. (А позжие песни типа:

Налетай, налетай, наступили сроки,
урожай наш урожай, урожай высокий, —

это, значит, голод скоро. Петь надо громче, чтобы заглушить урчание в животе.)

Второй куплет обычно запевала Ирка. Ее отец, наш профессор промышленной геологии, этой песне ее и научил, после того как пришел с войны и до того, как его взяли за низкопоклонство перед Западом. Так что Ирка знала ее с шести лет. И когда отца по недоразумению не расстреляли, она, семнадцатилетняя чувиха, встретила его куплетом:

Вот немцы в лесу партизанку поймали
и начали зверски пытать,
но нежные девичьи губы шептали…

– Ну же, папа!..