И папа обеззубленным ртом (цинга, мать ее) радостно подхватил: «Не выдам, еби вашу мать!» Так что этот куплет Ирка всегда и начинала. А уж «еби вашу мать!» мы орали с энтузиазмом строителей коммунизма (которых я, правда, за всю свою жизнь так и не встретил. Оно и понятно. Я-то тут, а они где-то там… В голубых городах. Под крылом самолета. Приезжай ко мне на БАМ, я тебе на рельсах дам… Болтаются, как дерьмо в проруби, за мечтами да за запахом тайги. Когда уж тут коммунизм строить!). Ну да ладно. Это все было потом. А тогда третий куплет мы пели всем курсом:
Я так и видел, как все золотые бабы вокруг фонтана «Дружба народов» на ВДНХ орут: «Не выйдет, еби вашу мать!», и на душе теплело и поднималось горячее чувство ненависти к поджигателям. Дайте мне одного… нет, лучше одну… поджигательницу (она же – борец за мир)… В пятьдесят седьмом на фестивале… Синтия ее звали… После бала на площади Коммуны, который я охранял неведомо от кого, в скверике на Селезневке под «Карданахи» я ответил в ее лице американскому империализму: «Не выйдет, еби вашу мать». А в третий раз она уже сама кричала: «Не выйходет, еби ваша мать». И позже американский ребятеночек Майкл в городке Уинслет штата Огайо засыпал под колыбельную:
Так, о чем я думал до того, как неудержимый поток старческой памяти блуждал между хоровым пением в военных лагерях и половой дружбой между народами? Между борьбой за мир и гипотетическом Майклом, засыпающим под звуки колыбельной «Фак ю маза»? Что неоспоримо свидетельствует о всесветной неохватной мощи вопля русской души «Еб вашу мать» и его несомненной интернационализации… Так о чем я думал?..
А думал я о Лерике, которую я, сучонок, оставил, когда у нее… А я, сучонок, творил!.. Художник слова, блядь… (Кстати, в конце 2010-го замечу, что молодые чувихи в Фейсбуке пишут слово «блядь» через «т». Вопиющая безграмотность. Есть же правила проверки. Возьми одно-кореннвые слова «блядун», «блядища» и все станет ясно. Не скажешь же «блятун», «блятища»… Язык восстанет!) Да и разговор наш как-то прервался… Нехорошо… Надо позвонить… Какая бы она ни была сейчас, а все равно… Хоть сейчас… Как же я с ней познакомился?..
Мы как-то выпивали в редакции. Ближе к вечеру. (Ближе к утру я обычно выпивал в кукольном объединении «Союзмультфильма».) Все было нормально. И тут вошла Лера, которую я за-раньше встречал в редакции, но как-то не обращал внимания. Не то что она – нет! Как раз наоборот, все на месте. И ноги, и попка, и грудь… Не… вполне… А тут я на лицо глянул. А раньше-то мне зачем… Ой, ребята, лицо!.. Какое лицо!.. Я таких лиц… Словом, лицо… Ну… одно на тысячу… Не то чтобы я девятьсот девяносто девять… и вот тысячное!.. Нет… это я вам скажу… Ну, в общем… Нет, это не то слово!.. Аленушка у пруда… с персиками… за прялкой… Короче, сплошной Модильяни… И вот, значит, Вова меня с ней знакомит, а я уже – все. Можно сказать, не человек. Когда тебе живой Модильяни… Чтобы не сказать – Ренуар. И вот мы уже пьем водочку, а у меня язык… как бы вам сказать… нету, в общем, у меня языка. Вот только что был… Во рту… А сейчас одни зубы… А поверх зубов – глаза… И на нее смотрят. И ее глаза на меня смотрят. И вот мы уже идем по улице. Я и Лерик.
А потом мы с ней… Не помню где, не помню как… А потом я ушел из дома. И она ушла из дома. А потом у нее что-то началось, а я сценарий ваял… О велосипедистке… По-моему, я уже об этом писал… Короче говоря, она переехала к маме, а я обещал позвонить… По-моему, об этом я тоже писал…
И вот, вспомнил: осталась мне от нее канарейка Джим. Вон он висит в клетке. Надыбал где-то зерно каннабиса и балдеет.