Жасминовые ночи

– Где же все? – пробормотала она в свой кляп. В доме стояла мертвая, смертельная тишина. От повязки, закрывавшей ей глаза – что это, чулок? – воняло чем-то затхлым, вроде как сыром. Саба слышала лишь собственное неровное дыхание и шум ветра, а еще что-то напоминавшее удаленный птичий щебет. Она готовилась к смерти, ведь теперь всем ясно, что она сообщница Фелипе. Ее пристрелят так же, как пристрелили его, – теплый, медный запах его крови до сих пор наполнял ее ноздри, а воспоминание о робком изумлении, появившемся в его глазах, прежде чем они погасли, наполняло ее жалостью к нему и одновременно отвращением к такой смерти. Если застрелят и ее, никто из тех людей, кого она знала и любила, не будет знать, что с ней случилось и куда она пропала.

Она крепко-крепко зажмурила глаза, и темнота превратилась в крутящийся вихрь, в нем появились слабые точки света. Ей вспомнилось, как Дом однажды описал ночной полет и сравнил его с ощущением, будто ты находишься на краю мира… Теперь Дом подумает, что она разлюбила его и встречается с кем-то другим.

– Прости, Дом, – пробормотала она. – Я так виновата перед тобой.

Вероятно, она проспала около часа – в темноте было трудно определить время. По ее лицу текли слезы. Она строго приказала себе держаться. Повязка на глазах могла вызвать у нее истерический приступ – такое уже случалось. Надо было что-то придумать. Для начала она попыталась превратить ее в экран, на котором она могла смотреть любой фильм, какой хотела. Вот они с Домом сидят в ресторане над морем, за столом, накрытым клетчатой скатертью. После ланча они бредут по галечному пляжу, потом сидят, разговаривают и едят мороженое. Вот они едут на велосипеде по тополиной аллее, ведущей к деревенскому пабу. Вот входят в родительский дом на Помрой-стрит. Все обнимают ее и целуют, даже отец. Тан готовит обед – Саба даже почувствовала запах жареной баранины с рисом и приправами.

Она играла в эту игру, когда внизу раздался пронзительный свист, словно где-то закипел чайник. Заскрежетал по полу отодвинутый стул, звякнула чашка. Значит, она не одна – внизу кто-то был. Она лежала, слушая, как громко стучит ее сердце. Вскоре тяжелые мужские шаги неторопливо загремели по ступенькам. Скрипнула открывшаяся дверь.

– Кто это? – пролепетала она, но шарф заглушил ее голос.

Ответа не последовало. Дверь закрылась, шаги приблизились, человек сел в кресло возле кровати. Тяжело вздохнул.

– Пожалуйста, ответьте мне.

Жаркое дыхание коснулось ее лица; пальцы, не грубые, но и не ласковые, поправили повязку на глазах и туже затянули державшие ее веревки.

В ее ноздри ударил аромат кофе, звякнула чашка; человек отпил глоток, аккуратно, спокойно, потом кашлянул. Начал медленно жевать. Судя по запаху, ржаной хлеб, намазанный джемом. Жевал он тоже аккуратно, не чавкая. Глотнул еще кофе. Саба чувствовала, что он внимательно разглядывал ее. Чашка вернулась на поднос. Человек отнес поднос к двери, поставил его на пол и вернулся. На этот раз шаги были решительные.

Она ахнула, когда возле нее на матрас село массивное тело.

– Кто вы? – пробормотала она в ткань шарфа.

Чужие волосы пощекотали ей ухо. Саба ощутила жар и запах кофе на губах мужчины.

– Северин. – Голос звучал тихо и неуверенно. – Не бойся.

Как-то раз в ее детстве в открытое окно влетела стая летучих мышей. Она увидела крошечную перепончатую лапку, вцепившуюся в чердачную дверь, и пережила такое же отвращение и ужас, как и теперь, когда его рука погладила ее волосы.

– Я развяжу шарф, если ты не будешь кричать.

– Не буду… но пожалуйста… – Со сдавленным стоном он погладил ее по голове; пальцы двигались кругами. – Пожалуйста, сними с меня и это. – Она сморщила лицо. – Я ничего не вижу.

«Спокойно, спокойно, иначе тебе крышка», – твердил ее внутренний голос. Рука Северина передвинулась на ее затылок, погладила его.

– Пожалуйста, говори со мной. – Никакого ответа, ничего, лишь легкая струя дыхания вырывалась из его ноздрей, когда его рука направилась к ее животу. Направилась, но вдруг остановилась. Казалось, Северин взвешивал одновременно разные варианты, словно мальчишка, который поймал птицу и еще не знает, убить ее или нет.

– Северин, – сказала она. – Пожалуйста, не делай этого. Ведь тебе не хочется.

Он ослабил повязку и сдвинул ее наверх, на волосы Сабы. При красноватом свете лампы его грудь казалась гладкой и безволосой, как у девушки. Звякнул поясной ремень, упав на пол. От шарфа, наброшенного на лампу, пахло паленым, и в голове Сабы мелькнула безумная мысль, что, пожалуй, лучше всего, если бы сейчас загорелся дом.

Полоска светлых волос шла от его пупка вниз, к брючному поясу, который он расстегивал. Шея, слишком длинная для мужчины, придавала ему сходство с удивленным жирафом.

– Они уехали, – сообщил он. – Я буду присматривать за тобой, пока они не вернутся. – Он наклонился к ней. У него были красные глаза – неужели он плакал? – и очень странное выражение лица, среднее между сочувствием и местью.

– Извини за беспорядок в комнате и за шум, который поднялся, – мягко сказал он.