Жасминовый дым

Было в этой сцене нечто театральное. Пёстрая толпа у задних дверей «газели» вдруг затихла, будто, наконец, поднялся занавес. Это все увидели, как к ним идут двое: обнажённый по пояс, всё в тех же шортах Тынистан, ведущий за руку сына Ивана. Совершенно голого, то есть без трусов. С русыми кудряшками на голове, напоминающими о том, какими когда-то русалочьими были волосы у его мамы. И – с мамиными глазами василькового цвета.

Ванечка разглядывал толпу со спокойным интересом, и все расступились, пропуская обоих без очереди к распахнутым дверцам «газели». На что Тынистан сказал не без некоторого высокомерия:

– Нам спешить некуда, мы постоим. Правда, Вань?

Мальчишка молча кивнул, продолжая разглядывать старушек с клюками медово-орехового цвета в жилистых руках, «городских бабушек» в пёстрых панамках, слегка помятых мужичков, пришедших поправиться пивком «после вчерашнего».

А они все рассматривали Тынистана, задерживая взгляды на ссадине, перечеркнувшей правую скулу, и слегка загоревшего голого Ванечку с вызывающе торчавшей гороховым стручком писькой.

Рассматривали так, будто впервые увидели. И, увидев, поняли: побитый вчера лакинскими ребятами зять Жуйкова вывел сегодня сына на улицу не просто так. Демонстративным своим выходом к автолавке Тынистан как бы сказал всем, решительно и бесповоротно, что здесь, на этой земле, в этой деревне он и его сын навсегда. Что бы ни случилось.

Охапка черёмухи

… Снова собираюсь в деревню. Укладываю в сумку ноутбук, «Рабочую тетрадь» с деревенскими записями, набор крупных крючков и моток толстой лески – на сомов. Сомы, правда, в это лето ни на одну приманку не идут, но зато – в воображении – я время от времени чувствую в руке звенящую от напряжения леску и вижу всплывающую из зеленоватой мглы тёмно-оливковую морду, маленькие глазки-дробинки и длинные усы хозяина речных глубин. Я тащу его на берег, а он, извиваясь, бьёт длинным хвостом по мелководью, осыпая меня холодными брызгами, разевает широкую пасть, словно улыбается, и, одним резким рывком оборвав леску, уходит к себе обратно, в омут, посмеиваясь в усы над моей наивностью.

Мне зачем-то нужно это воображать, хотя известно: с каждым годом в Клязьме всё меньше крупной рыбы, а сама Клязьма, подмывая берега, осыпая их, мельчает, её легко перейти вброд. Но разве может человек жить только в мире грубой реальности? Может быть, истинная его жизнь, со всеми её драматическими обольщениями и разочарованиями, как раз и протекает в воображении?

Мои размышления на эту тему прервал телефонный звонок. Звонит жена. Из деревни. Всякий раз я удивляюсь этой её особенности – угадывать момент, когда именно нужно звонить, надиктовывая, что с собой нужно взять. И вот – диктует. А в конце разговора сообщает:

– Ещё от мужиков наших к тебе просьба – купить гадательные книги. Какие – не знаю. Они тут повлюблялись в приезжую красотку, к знахарке ходили гадать, к кому её сердце клонится. Но та дорого берёт.

– А книги при чём?

– По ним, считается, угадать можно сразу.

Мы посмеялись, и я стал собираться дальше. Забыв о гадательных книгах. Приняв рассказанное за деревенский анекдот.

И вот – приезжаю, преодолев на рейсовом автобусе сто шестьдесят восемь жарких километров. Радуюсь встрече со своим деревенским жилищем, со старой яблоней и позеленевшим от ряски прудом. А на следующий день выхожу на улицу, к автолавке, и вижу: идёт навстречу Семён Жуйков – в белой рубашке. Да ещё – совершенно трезвый. Редкое зрелище! Он уже отоварился, несёт торчащие из пакета батоны хлеба, а вместо привычной бутыли пива – газированную воду. Да и собутыльников, обычно отслеживающих его передвижения, не видно. Интересуюсь, разглядывая одутловатое, чисто выбритое на этот раз лицо, не случилось ли чего. Уклоняется Семён от прямого ответа: смотрит, щурясь, в небо, сетует на жару. И вдруг спрашивает:

– Книги-то привёз? Мы про них твоей жене говорили.

Объясняю: не успел в книжный зайти, торопился. Пытаюсь выяснить, что за книги и как он собирался ими воспользоваться. Не говорит. Наконец, проборматывает, виляя взглядом:

– Да не для меня они. Для Раиного брата Лёника. Тут у него с одной приезжей целая история. Она во-он в том доме живёт, такая, знаешь, цаца!

И, недоумённо вздохнув, кивнул на пустовавший до нынешней весны дом, стоящий как раз напротив его собственного.