Жасминовый дым

Но у ребёнка была конкретная цель – поймать окуня. И окунь клюнул именно на её маленькую лёгкую удочку и был с радостным «Ах!» извлечён.

А вернувшись в Москву, мы играли с ней в книжный магазин.

Работала касса. В ходу были нарисованные Сашкой банкноты достоинством от одного миллиона и выше – такие вот у нас дорогостоящие книги.

Она накупила их столько, что завалила ими весь диван. С серьёзнейшим выражением листала их, делая вид, будто бегло читает. Потом, видимо, чтобы доказать это, вдруг вскинула руку к небу летящим жестом и стала декламировать то, что запомнила с маминого голоса:

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом…

…И снова, как много лет назад, знакомые с детства слова взлетали свободно и звонко, словно чайки над морской зеленоватой зыбью. И диван, заваленный книгами, накренился, превратившись в бегущий по волнам парусник, взлетел на пенистый гребень, ухнул вниз и снова взлетел и, осыпанный солёными брызгами, понёсся к туманному горизонту, взрезая живой малахит покорённого моря.

Позади Клязьма, впереди холм 20 августа 2004 г.

1

От моего городского порога до здешнего деревенского сто шестьдесят восемь километров, пролегающих вначале сквозь мучительно-медленные московские пробки, затем – по бывшему Владимирскому тракту, мимо весёлых берёзовых рощ и сумрачных еловых лесов, новеньких автозаправок с толпящимися возле них «дальнобойными» автофургонами, мимо бревенчатых, в сказочно-русском стиле кафе, изобретательно названных – «Сытый папа», «У Гурича», «Дон Кихот», «Левитан».

Наш путь в чаемую тишину дважды пересекает по мостам спрятанную в зарослях тальника петлистую Клязьму, а на сто пятидесятом километре у городка Лакинск, известного изящной бело-голубой церковкой, построенной генералиссимусом Суворовым, имевшим здесь своё поместье, сворачивает с трассы направо, к покосившемуся указателю «Совхоз им. Лакина», торчащему неподалёку от обшарпанного козырька автобусной остановки.

Возле неё обычно пасутся в зарослях бурьяна любопытные козы. Ждать местного автобуса иногда приходится долго, и козы подходят к ожидающим с вопросительным блеянием, словно интересуются: «А вы кто такие будете?»

Отсюда узкие асфальтовые петли ведут к посёлку Заречное, к деревням Копнино, Цепелёво, Осовец, Жохово, уютно угнездившимся на всхолмлённых берегах всё той же вездесущей Клязьмы. В одной из этих деревень (в ней всего одна улица, бревенчатые дома обшиты тёсом, белоствольные тополя да вётлы шумят над их крышами) несколько лет назад я вдруг, по случаю, стал домовладельцем. А ещё – владельцем той самой старой, из трёх стволов состоящей яблони, чьи ветви каждое лето приходится подпирать шестами, чтобы не сломались от груза созревших, налитых ароматным соком антоновских яблок.

И с тех пор, курсируя из Москвы в деревню и обратно, я и мои домочадцы живём как бы в двух разных мирах.

2

…День солнечный. Возвращаюсь с реки. Тропинка здесь круто взбегает вверх. Позади Клязьма, впереди холм. Его склоны опоясаны дубовой рощей, обрамляющей темя холма – заросшую травой плоскую выемку, окружённую валом округло-правильной формы. В погожие дни, когда за рекой синеют дали и в зарослях пойменных лесов проступают проблески озёр, над нашим холмом медленно кружит коршун, что-то высматривая.

По тропинке, скачущей через проступившие из земли корневища старых дубов, я взбираюсь наверх и, глядя в небо, думаю: а ведь наверняка много столетий назад здесь так же кружил коршун – над бревенчатым частоколом древней крепости. С тех пор осталось название этого места – Городок. Время от времени дожди вымывают из его вала наконечники стрел, монеты, обломки проржавевших мечей. (Как-то видел здесь любителя археологических древностей – он, в зелёно-пятнистом камуфляже, с попискивающим в руках миноискателем, похожим на пылесос, утюжил склоны, хоронясь в кустах от любопытных взглядов…)

Наверху, соскользнув с вала в широкий ров, тропинка выныривает на клеверное поле, окаймлённое осинником. За полем – раскидистые кроны белоствольных тополей, цепочка домов. Деревня – одна улица. А вон крыша дома, недавно ставшего моим. Был почти брошен, сейчас обжит – из трубы дым курится.

Ощущение чуда: раньше, много лет назад, когда случалось привозить сюда на лето Наташку-дошкольницу с мамой Людой (к её дальним родственникам), спокойно проходил мимо его обшитых тёсом стен, выцветших от дождей и ветра. Сейчас открываю скрипуче-визгливую калитку и чувствую, как учащается пульс. Будто дом – не просто жилище, а живое существо, родня! Изменилась точка зрения: дачник, снимающий на лето жильё, воспринимает деревенскую жизнь совсем не так, как собственник. Для дачника покосившийся забор или подгнившее крыльцо – деталь пейзажа, а для хозяина дома – будто боль в суставах.

Но и что-то ещё изменилось во взгляде. Пока скоростной автобус мчит меня из Москвы по бывшему Владимирскому тракту, видится мне уже моим домом вся деревня с её обитателями, с их ежедневными заботами, такими обыденными для всей глубинной России.