Жасминовый дым

Здесь почему-то оказываешься ближе к ответу на проклятые русские вопросы. Например, о том, почему попытки реформировать Россию в минувшем веке оканчивались крахом – то высылкой за границу умнейших людей страны в двадцатых, то выкорчёвыванием из крестьянской жизни самых работящих мужиков в тридцатых, то тотальной ликвидацией у населения полунищенских накоплений в девяностых. Один из вариантов ответа вот он, на поверхности: ну, не везло нам с нашими реформаторами! Все они, от Ленина до Гайдара, просто не знали свой народ, силой навязывая ему схемы жизни, сочинённые в кабинетах. Схемы, не приживаясь, кровоточили…

Ну, да хватит об этом.

Брызнет в глаза золотой рябью

22 августа 2004 г.

…Ночь тёмная-тёмная. Чуть белеет под ногами вертлявая тропинка. Глинистый берег крут, ивовые кусты упруги – так и норовят столкнуть в воду. А воды не видно, только чувствуешь, что река где-то здесь, рядом, настороженная, влажно дышащая. Не оступиться бы. Загремишь вниз с двухметровой высоты – не выберешься.

Лес слева молчит, река справа молчит. Затянутое тучами небо будто спрессовало это молчание в густую, вязкую тишину. Иду, слышу свои шаги. Руку кукан оттягивает. И какой на этом кукане сазан, господи боже мой, какой сазан!

Он чиркает хвостом по траве, вдруг напрягается весь и – вздрагивает. Он засыпает и в последнем сне своём видит, как белесоватую речную поверхность вспарывает прочная леска, влекущая его из спасительной глубины в чужой ему мир. Ещё миг, и непонятная враждебная сила навсегда овладеет им! Но он упрям, и борется за свою жизнь отчаянно. Взметывает хвостом брызги, резко уходит вниз, сгибая потрескивающее удилище. Там, у дна, упирается в глинистый выступ, изгибаясь, цепляя спинным плавником погубительницу-леску, пытаясь перепилить её, глухо звенящую, – ему это удавалось не раз, о чем расскажут потом рыбацкие крючки, вросшие в мясистые его губы. А сейчас не вышло – то ли выступ был недостаточно тверд, то ли леска оказалась особой прочности, она снова вывела сазана наверх, где настиг его предательский глоток воздуха. И он ослабел. И последние его силы стали уходить на один круг, другой, третий, всё ближе к отвесному берегу, в котором вырублены ступени, а у самой кромки воды вытоптана площадочка с воткнутыми в землю рогульками, куда и был выволочен подхваченный сачком речной красавец.

Жаберные его крышки как броня в дымчатой копоти. Литое тело в золотистой чешуе. Спинной плавник серо-стальной окраски воинственно встопорщен. Из мясистых губ торчат крючки с обрывками лески – не о нём ли ходили в здешних местах слухи, будто на мелководье рвал он даже бредень, пронизывая его, как выпущенный из пушки снаряд?!

Уйти сразу невозможно. Надо отдышаться. Рассмотреть в сгущавшихся сумерках редкую добычу. Пропустить под жаберные крышки надёжный кукан. И пожалеть, что свидетелями твоей победы оказались лишь свисавшие в воду ивовые кусты.

Вьётся под ногами тропинка, вздрагивает на кукане сазан. Его последние толчки – через кукан, в руку – будто говорят мне: да, побеждён, но ведь не сдался же! Удилище чуть не сломал, заставив колотиться сердце соперника в бешеном темпе.

Эти толчки порождают во мне странное чувство родства с ним. И не только с ним. С рекой, влажно дышащей мне в лицо из темноты. С небом, затянутым плотными облаками, скрывшими от меня в эту ночь звёздную россыпь. С ивовыми ветвями, теперь, как мне кажется, уже по-братски обнимающими меня, деля со мной радость удачи.

Я знаю: завтра ветер растащит облака, и речная излучина, куда я опять приду, брызнет в глаза золотой рябью, сказав мне своим красочным языком о том, что я здесь у себя дома и всему вокруг родня – вон тем бревенчатым избам на косогоре, вот этой траве вдоль тропинки, вон той листве и тому ветру, взъерошившему её.

И это навсегда, что бы ни случилось.

Я стану излукой

15 августа 2007 г.

Мучительный август!.. Вон-вон из Москвы!.. Город-гигант изматывает жарой, круглосуточной суетой, грохотом отбойных молотков, снова и снова вспарывающих беззащитный асфальт, лавиной наглых джипов, теснящих пешеходов даже на тротуаре, воспоминаниями о прошлых августах, настигавших нас тревожными новостями на лучезарных морских берегах… Скорее, скорее туда, за кольцевую дорогу, по бывшему Владимирскому тракту, за сто шестьдесят девятый километр.

В деревню.

В тишину.

Только здесь, именно здесь, всматриваясь в свою жизнь взглядом, обострённым годами заблуждений, обольщений и неизбежных прозрений, можно, наконец, ощутить себя частью чего-то непостижимо большого и вечного, чему и названия, кажется, нет.