Жасминовый ветер

– Эмилия… – попытался вставить реплику отец, но я не хотела его слушать.

За все эти годы для меня стало привычным то, что от мачехи можно ожидать чего угодно, какой угодно пакости. Я свыклась с тем, что отец всегда плясал под ее дудку, что бы она ни говорила. Он даже искусно делал вид, что не в курсе, когда она меня била. Мастерски не замечал синяков, ссадин и полос от ремня. Но это решение переселить меня в другую комнату было уже выше моего терпения.

– Я не буду переселяться никуда из этой комнаты. Свои проблемы со спальней для будущего ребенка решайте с Аней сами, только меня оставьте в покое. В этом доме чертова туча спальных комнат, но нет, вам нужна именно моя! Я привыкла к этим стенам за многие годы, а теперь мне, видите ли, нужно ее любезно освободить. В крайнем случае, дождитесь уже, когда я от вас съеду, и делайте тогда все, что вам вздумается. Тем более ждать осталось недолго.

– Но Аня сказала…

– Ха, Аня сказала, Аня считает, Аня думает. Basta[4]! Все время только это и слышу! Мне абсолютно неинтересно, что там думает твоя жена, но я в ближайшие пару-тройку месяцев отсюда точно никуда не съеду. Дайте мне школу спокойно окончить! И плевать на Анну! Она самая ужасная мачеха, какая только может быть!

– Не смей так неуважительно отзываться о ней, – повысил голос отец. – Если ты не можешь ее любить как мать, то просто обязана уважительно и с почтением к ней относиться!

Это заявление поразило меня до глубины души, вызвав приступ истерического смеха.

– Уважительно? Серьезно? Ты издеваешься сейчас? Как я могу уважать ту, которая постоянно меня унижает? Причем с самого раннего детства. У меня, по-твоему, что, стокгольмский синдром? Сколько раз я ревела из-за нее! А тебе плевать. Когда она поступала со мной несправедливо, ты как будто не замечал этого, словно так и должно быть! Потом эта бессердечная женщина уничтожила все фотографии с мамой и ее вещи, отобрав у меня единственное напоминание о ней. Зачем это было делать? Неужели у меня нет права на память о родной матери? И теперь твоя женушка без всяких колебаний хочет забрать у меня еще и комнату, прикрыв свои намерения благородной целью. Чего еще она хочет?

Отец, шокированный моим откровением, молчал как рыба, уставившись на меня. Его лицо и взгляд сейчас выражали всю гамму чувств – недоумение, шок, злость, гнев. Встав с кресла, он начал нервно расхаживать взад-вперед по комнате. Он явно хотел возразить мне, но я снова его перебила. Слова, накопившиеся во мне за все эти годы, так и рвались наружу, как рвется на волю вода, нашедшая трещину в плотине.

– Эмилия, ты хоть понимаешь, что говоришь? – изумился отец.

Несмотря на обуревавшие меня эмоции, я отдавала себе отчет в своих словах. Удивительно, но, хоть говорить мне приходилось о самом тяжелом и болезненном, мой голос был твердым, а в глазах не возникло ни слезинки. Наверное, за все эти годы они мною уже выплаканы.

– Я все прекрасно понимаю. Мне всегда приходилось молчать, терпеть, но всякому терпению, каким бы безграничным оно ни было, приходит конец. Вот и моему пришел. Все эти годы во мне теплилась надежда, что когда-нибудь ты защитишь меня перед мачехой. Заступишься за свою дочь, когда она меня била. А била она меня сильно. Но этого не случилось! И за это я никак не могу тебя простить. За все свои синяки, выдранные клоками волосы, ссадины. За то, что ты молчал все это время. За то, что оставил меня одну наедине с ужасом и отчаянием, с моими детскими страхами и переживаниями. Прости за прямоту, но ты променял собственного ребенка на вздорную тетку с придурью, как будто я в чем-то перед тобой виновата…

– Заткнись сейчас же! – крикнул на меня отец с перекосившимся от ярости лицом.

Таким я его никогда еще не видела, однако меня это не испугало. Но когда он рванул в мою сторону и занес надо мной руку, мне стало страшно. Одно дело – получить от мачехи, это дело привычное, да и с возрастом я научилась давать ей отпор, но когда на тебя поднимает руку родной отец – совсем другое. Ему не нужно было прилагать много сил, но от его звонкой пощечины я упала на колени. В этот момент мой хрупкий внутренний мир окончательно рухнул. В глазах отца не было ни капли сожаления или ужаса от осознания свершившегося. Только безграничные ярость и злоба.

На пороге комнаты появилась мачеха:

– Роберт, ты что, ударил ее? Ты нормальный вообще? Да ты с ума сошел, она же может пойти и заявить на тебя в полицию! Что я буду делать, если тебя арестуют? – воскликнула мачеха.

Не слушая больше эту парочку, я вскочила и стремительно понеслась по лестнице на первый этаж. Когда пробегала мимо обеденного стола к входным дверям, с него с грохотом полетела на пол посуда, словно ее сдуло ветром, как картонную. Это выглядело пугающе странно, но об этом можно будет подумать позже. На пороге не глядя обулась в первые попавшиеся на глаза балетки и выбежала из дома.