Жажда

– Думаю, тебе придется принять, что ты не можешь достучаться до нее, – говорит Фостер, и сейчас я впервые замечаю, что вид и голос у него почти такие же грустные, как и у меня. – Думаю, нам придется признать, что она не вернется, пока не захочет этого сама.

– Я этому не верю, – хрипло отвечаю я, сжав руки в кулаки, чтобы не сорваться совсем. – Грейс не бросила бы меня вот так по доброй воле. Она бы не оставила меня.

– Все, что я прочла за последние четыре дня, говорит о том, что она может вернуться самостоятельно, – произносит Амка. – А раз так, то есть только два возможных варианта.

– Не говори этого, – предостерегаю ее я.

– Джексон…

– Я серьезно, Фостер. Не говори этого, мать твою. Грейс не умерла. Она не могла умереть.

Потому что, если это так, я не смогу не сломаться.

Не смогу удержаться от того, чтобы не смести эту чертову школу с лица земли. И если она сейчас во власти Хадсона… Если он делает ей больно… от одной мысли о том, на что он способен… и что ей, возможно, приходится терпеть… меня мороз продирает по спине. Если он причинил ей вред, я найду его. А затем подожгу, чтобы посмотреть, как он будет гореть.

– Она не умерла, – повторяю я им опять, глядя в ее прекрасное лицо. Ее глаза закрыты, как в ту последнюю секунду в коридоре, но это неважно. Мне нет нужды видеть ее глаза, чтобы знать, что она чувствует ко мне, – это ясно написано на лице. Она любит меня почти так же сильно, как я люблю ее.

– Если она не умерла – а я согласен с тобой, что это не так, – говорит доктор Веракрус, – то остается только одно объяснение: она сама решила не возвращаться.

– Вы не знаете это наверняка. Она могла попасть в ловушку, застрять…

– Мы знаем наверняка, – твердо напоминает мне Амка. – В своем каменном обличье горгульи не могут застрять. Если они не возвращаются в свою человеческую ипостась, значит, они этого не хотят.

– Это неправда. Хадсон что-то делает с ней. Он…

– Джексон, – прерывает меня голос Фостера, – неужели ты в самом деле думаешь, что Грейс вернула бы себе человеческое обличье, если бы считала, что это поставит Кэтмир под удар? – Директор школы смотрит на меня, и глаза его одновременно печальны и суровы. Как же мне не хочется, чтобы он сказал то, что думает, что думаем мы все. – Или поставит под удар тебя?

Меня пронзает боль, она сокрушает, опустошает меня. Я почти не могу думать, почти не могу дышать из-за мучительного сознания, что он прав. Что Грейс, возможно, страдает сейчас, в эту самую минуту, чтобы спасти меня.

Я рассказал ей про Хадсона, рассказал ей про мою мать. Она знает – необходимость убить его почти уничтожила меня. И если ее возвращение будет означать, что вернется и Хадсон и мне придется убить моего брать опять, то Грейс ни за что не станет этого делать. Она ни за что не допустит, чтобы я пережил это еще раз.

– Она спасает меня, да? – шепчу я так тихо, что едва слышу это сам.

Но Фостер слышит меня и кладет руку на мое плечо:

– Да, возможно, так оно и есть.

Не возможно, а точно. Потому что Грейс любит меня. Два раза она уже спасала меня. И я не сомневаюсь, что она останется запертой в камне столько, сколько будет нужно. Она останется запертой в камне столько, сколько понадобится для того, чтобы уберечь тех, кто ей дорог.

Она останется запертой в камне навсегда, если это нужно для того, чтобы спасти меня опять.

Когда это доходит до меня, мое сердце начинает бешено биться, руки трясутся, дыхание становится прерывистым, и мне едва удается удержаться на ногах.

Я не могу этого допустить. Я с таким трудом прожил эти четыре дня без нее. Прожить без нее вечность я не смогу.

На мгновение я позволяю себе вспомнить все мелочи, которые я так люблю в моей Грейс. Не обращая внимания на то, что каждое такое воспоминание надламывает меня еще больше.

Я вспоминаю, каким нежным становится ее взгляд, когда она касается меня.

Как суживаются ее глаза, когда она собирается призваться меня к ответу.

Как она смеется, когда выдает одну из этих своих ужасных шуток.

– Почему экзаменаторы не пускают за руль тупиц?

– Потому что машине не нужен еще один тормоз.

Это был плохой каламбур. Черт возьми, они все были плохими, но это было неважно, когда она хихикала, глядя на меня, такая гордая собой.

Как же мне ее недостает.

Недостает исходящего от нее аромата сахарных печений и клубники.

Недостает ее мягкости, того, как ее невероятно горячее тело всегда так идеально прилегает к моему.

Недостает ее кудряшек.

Когда я протягиваю руку на сей раз, то не для того, чтобы погладить ее волосы. А для того, чтобы положить ладонь на холодную каменную щеку, как всегда делала она, когда была со мной.

Я говорю Фостеру то, что, как я отчаянно надеюсь, услышит и Грейс:

– Я найду способ отделить ее от Хадсона. И остановлю или убью его, сделаю все, чтобы он больше не представлял угрозы – никогда и ни для кого.

– Возможно, этого будет недостаточно, Джексон, – говорит Амка. – Она может предпочесть…

– Этого будет достаточно, – заявляю я им. – Потому что она любит меня. Потому что знает – я не смогу без нее жить.

Я подаюсь вперед, прижимаюсь лбом к ее лбу – одну секунду, две.