Жажда

– Она заходит внутрь, – бормочет Байрон, и быстрый взгляд на парадные двери школы говорит мне, что так оно и есть. Розовой шапки и девушки, которой она принадлежит, нигде не видно.

– Я вернусь, – говорю я им, сняв красную толстовку с капюшоном с надписью «Кэтмир», которую носил весь день, и бросив ее на спинку ближайшего стула. Ведь ничто так не устрашает новеньких, как фуфайка с названием школы.

Я спускаюсь по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Понятия не имею, что я сейчас сделаю – и сделаю ли что-то вообще, – но я хочу посмотреть на новенькую. Выяснить, каких неприятностей от нее можно ждать. Потому что я знаю точно – неприятности будут.

Это чувство усугубляется, как только я вижу, что новенькая стоит одна спиной к лестнице и кто угодно может подобраться к ней незаметно, пока она разглядывает шахматный столик, наполовину скрытая нишей, находящейся внизу.

Какого черта? Она здесь всего пару минут, а Мэйси и Фостер уже оставили ее совсем одну? В таком месте, где к ней может подойти любой?

Где любой может к ней пристать… или сделать что-нибудь похуже.

Собственно говоря, я не успеваю спуститься по лестнице даже наполовину, когда вижу, что к ней направляется Бакстер, причем глаза его горят, клыки блестят.

Я делаю ему знак и устремляю на него взгляд, ясно приказывающий отвалить. Не потому, что меня действительно волнует, если он выпьет из этой маленькой человеческой девицы всю кровь – а она действительно маленькая, росту в ней всего пять футов четыре дюйма[17], а потому что есть правила. И одно из этих правил гласит, что нельзя сжирать племянницу директора школы. А жаль, ведь от нее так приятно пахнет. Да, я чувствую едва ощутимый резкий запах, возникший после того, как она много часов провела в дороге, но он не перебивает исходящих от нее ароматов жимолости и ванили.

Интересно, какой у нее вкус.

Но поскольку о том, чтобы пить ее – всю ее кровь или только немного, – не может быть и речи, я заталкиваю эту мысль в глубины моего сознания и преодолеваю оставшуюся часть лестницы одним прыжком.

Она по-прежнему ничего не замечает, и я невольно начинаю гадать, в чем тут дело. Ей что, жить надоело, или она просто на редкость ненаблюдательна?

Надеюсь, что причина заключается не в первом, а во втором, потому что, если бы речь шла о первом, это определенно затруднило бы дело. Особенно здесь, в Кэтмире, где в настоящее время, как мне кажется, все почти утратили связь с цивилизацией. Включая и меня самого.

Я подхожу к ней сзади и вижу, что она берет со столика шахматную фигуру и начинает вертеть ее в руках, как будто это самая интересная штука на свете. Мне становится любопытно, и я смотрю поверх ее плеча, желая разглядеть, что именно кажется ей таким занятным. Но, увидев, на какую фигуру устремлен взгляд – это моя драгоценная матушка во всей своей красе, – я не могу не податься немного вперед, дабы предостеречь:

– На твоем месте я был бы с ней осторожен. Она умеет больно кусаться.

Она вздрагивает, как будто я и впрямь укусил ее, а не предостерег. Стало быть, дело все-таки в обыкновенной ненаблюдательности, а не в том, что ей надоело жить. Что ж, и на том спасибо.

Я хочу предупредить ее, чтобы она ни к кому не поворачивалась спиной, но прежде, чем успеваю что-то произнести, она резко поворачивается ко мне лицом. И когда наши взгляды встречаются, я начисто забываю, что хотел сказать.

Потому что ни хрена себе.

Она совсем не такая, как я ожидал.

Как и все люди, она хрупка. Достаточно одного движения моей руки или клыков – и она умрет. И проблема была бы решена, если, конечно, не считать того, что Фостер бы поднял ужасный срач.

Но когда она смотрит на меня удивленными глазами цвета расплавленного молочного шоколада, я думаю не о том, чтобы убить ее, а о том, какой мягкой выглядит ее кожа.

О том, как мне нравится, как ее кудряшки обрамляют лицо в форме сердечка.

О том, на что больше похожа россыпь веснушек на ее левой щеке: на цветок или на звезду.

И конечно же, о том, каково это – вонзить зубы в это вот место под ее ухом.

О том, как бы мог звучать ее голос, когда она попросит меня это сделать.

Каково будет приникнуть к ней, когда она предложит мне себя.

Какова она будет на вкус… Если так, как она пахнет, боюсь, я не смогу остановиться. А я всегда могу остановиться.

От этих мыслей мне становится неуютно, ведь я спустился сюда только для того, чтобы посмотреть на нее и удостовериться, что она не доставит нам новых неприятностей, когда все и так идет наперекосяк. И что же – я вдруг начинаю думать о том…

– Кто умеет больно кусаться? – Ее дрожащий голос прерывает ход моих мыслей и заставляет меня перевести взгляд с нее на шахматный столик… и на фигуру, которую она уронила, когда я с ней внезапно заговорил.

Я наклоняюсь, подбираю с пола королеву вампиров – хотя мне совсем не хочется к ней прикасаться – и показываю ее племяннице Фостера, этой самой Грейс:

– По правде говоря, она далеко не милашка.

Грейс непонимающе смотрит на меня:

– Это же просто шахматная фигура.