Жажда

— …Пусть не найдет он покоя ни днем, ни ночью… — бормотала она. — Сам его из дому выгнал. Погубил сына… да накажет его за это господь… Со мной никогда не советовался, а я, дура, смотрела на него, как на бога, любила. Пусть до самого гроба не забудет, что убил сыночка горемычного…

— Жена, замолчи, не богохульствуй.

Женщина посмотрела на него снизу, не переставая креститься.

— Я не знаю тебя, — проговорила она.

— Ты слабая и убогая, — прошептал Гэврилэ и, выйдя на середину двора, громко позвал: — Сыновья, оденьтесь во все черное и соберитесь в большой дом. Да побыстрей, будьте вы неладны. Не заставляйте повторять. Недаром я всю жизнь работал на вас, не грех и послушаться. Не заставляйте меня повторять, не то на куски разорву.

В средней комнате все тонуло в облаках пара. Тело Эзекиила было положено в большое корыто для теста. Гьюси-младший — сельский цирюльник, намыливал убитому подбородок, а бабка Фогмегойя в опойковом фартуке оттирала покойника соломенной мочалкой.

— Какого парня не стало, тело-то как каменное… — причитала она.

— Замолчи, старуха, — прикрикнул Гьюси.

У Мелиуцэ закружилась голова.

— Прими мои искренние соболезнования, господин Урсу, — обратился он, заикаясь, к старику.

— Мария, — приказал Гэврилэ дочери, стоявшей с закрытыми глазами у стенки, — пойди в чулан, нарежь сала, колбасы, ветчины, свежего хлеба, прихвати и цуйки, накормим господина писаря.

— Благодарю, — пролепетал Мелиуцэ. — Мне больше не хочется есть. Я человек впечатлительный.

— Ну, может, стаканчик цуйки со мной за компанию? Ты ведь, кажется, любитель…

— Ну, только что за компанию…

Мария принесла бутылку, стаканы, разлила цуйку.

— Да простит его бог и меня заодно с ним, — перекрестился Гэврилэ, залпом выпил стакан и попросил дочь налить еще.

Тем временем начали собираться сыновья.

— А где жены? — вскипел Гэврилэ. — И с ними у меня будет разговор. Возьмите каждый по стакану, выпьем за упокой души вашего брата и поплачем о нем. Мария, постели скатерть в той комнате и зажги лампу, темно мне.

Когда все собрались, в большой комнате стало тесно.

— Садитесь, — велел Гэврилэ. — А где маленький Лазарь? Я не вижу его.

Привели и Лазаря. Когда все наконец уселись, Гэврилэ наполнил стаканы.

— Да простит нас бог, — начал он, и слезы потекли у него по щекам.

Одна из невесток было запричитала, но Гэврилэ строго взглянул на нее, и она прижала платок к сухим глазам.

— Мне очень жаль, что с нами нет нашей матушки, — продолжал Гэврилэ. — Она останется со мной…

Гэврилэ открыл шкафчик из мореного дуба, украшенного резьбой, достал оттуда железную шкатулку и, вынув из нее пачку пожелтевших, тщательно сложенных бумаг, протянул Мелиуцэ.

— Здесь вся моя земля, которую я унаследовал и нажил, — тихо сказал Гэврилэ, пытаясь улыбнуться. — Я старался не дробить землю, чтобы сохранить порядок, чтобы вы не разбазарили ее, потому что вы не похожи на меня. Теперь я ее раздаю.

Сыновья удивленно зашептали.

— Может, вам это не по нраву? — ухмыльнулся Гэврилэ. — Я решил разделить землю потому, что мои порядок оказался плохим. Не сегодня-завтра я помру, и тогда вы перегрызетесь, как собаки, кровь у вас такая — дурная. Замолчи, Лазарь, не плачь, я еще не умираю… Еще не пришло время. Ежели же вам не понравится, как я делю землю, скажите сейчас же, чтобы не ругать меня после смерти.

Гэврилэ говорил спокойно, старался заглянуть сыновьям в глаза, но те потупились, чтобы не выказать своей радости. Но Гэврилэ было трудно провести.

— Всего здесь сто двадцать семь югэров, — продолжал он, пожав плечами. — Пиши, секретарь. Мария, налей господину писарю, чтобы подкрепился и не наделал ошибок, не то будете потом таскаться по судам. Вы же как псы лютые. Всех вас восемь…

— Теперь семь, батюшка, — отважился вмешаться Давид. — Бедный Эзекиил отдал богу душу.

— Молчи лучше, больше проку будет. Вас восемь. Уж не хочешь ли ты, болван, учить отца, сколько у него детей?

Из соседней комнаты доносился плеск воды в корыте.

Гэврилэ налил себе еще стакан цуйки и выпил.

— Земля хорошая, только неодинаковая и в разброс. Каждый получит по пятнадцать югэров. Остается семь. Пиши, секретарь, пиши, дорогой. Слушай, Давид. В Гриндурь у меня шесть югэров в одном куске. Они твои. Это лучшая земля. Кроме того, даю тебе еще четыре югэра песчаной земли в Косалэу да еще четыре в Ходайе… С тобой я покончил. Запиши, господин писарь, выправи все бумаги.

Давид заерзал на стуле; жена ущипнула его под столом за ногу, чтобы он потребовал недостающий югэр. Гэврилэ заметил:

— С такой женой не пропадешь, Давид. Я ее тебе сам выбирал. Югэр земли отрежем у Адама. У него четыре в Гриндурь, или лучше в другом месте, чтобы не погрызлись потом, как собаки…

— Спасибо, батюшка, — сказал Адам и засмеялся.

— Будь здоров, сынок! — Гэврилэ протянул свой стакан и чокнулся с сыном.

Вдруг Лазарь закрыл лицо руками и горько заплакал. «Чувствует ребенок, — подумал Гэврилэ. — Не понимает, а чувствует».

— Не плачь, сыночек. Ты останешься с нами — со мной, с матерью и Марией, ежели она захочет остаться у нас до свадьбы. А не захочет — я ее не держу, даже дом выстрою.