Жажда

Мокану то и дело тонко, по-козлиному, хихикал, и каждый раз его рот с тонкой верхней губой болезненно кривился, точно от боли. После некоторого размышления, пока он придумывал, очевидно, очередную остроту (Мокану любил острить через каждые две-три фразы), он вдруг остановился перед Джеордже, замахал руками и закатился смехом.

— А ну, скажи? Что ты на это скажешь? — пронзительно завопил он и, не дожидаясь ответа, повернулся к другим.

Из храброго горного стрелка
Русские превратили меня в пандура[6].

В ответ раздался дружный хохот: большинство смеялось над самим Мокану, другие смаковали положение, в которое попал Джеордже. Он и в самом деле смутился и покраснел. Это еще больше развеселило Мокану. На глазах у него выступили слезы, нос и лысина покрылись потом, и он поминутно вытирал их носовым платком. Выпуклый животик, стянутый ремнем, подпрыгивал, стремясь вырваться из своего плена.

— Превосходно! — воскликнул молодой блондин в наброшенной на плечи овчинной шубе. — Как удачно у вас получилось, господин инспектор!

Вся компания хохотала до упаду, подстрекая Мокану на новые шутки. Кто-то, уже не стесняясь, извлек из корзины для мусора большую бутылку цуйки и пустил ее по кругу. Старый Мареш, хотя и сам был не прочь развлечься, стоял, не снимая руки со спинки стула Джеордже, — он давал этим понять, что гость находится под его покровительством. Однако от Джеордже не ускользнуло сожаление, с каким Мареш не сводил глаз с быстро пустевшей бутылки. Все присутствующие изощрялись в остротах по адресу коммунистов, а Мокану то и дело, вспоминая о Джеордже, подбегал к его стулу и, раскачиваясь из стороны в сторону, размахивая руками, отпускал новую шутку.

Вначале эти остроты вызывали у Джеордже недоумение, и он спрашивал себя, откуда эти господа могли накопить столько ненависти к коммунистам, но оно сменилось негодованием, когда он заметил, что весь этот поток остроумия направлен против него, с явной целью спровоцировать скандал. Тогда он встал и резким движением отодвинул от себя стул. В ожидании скандала все постепенно умолкли, а Мокану скорчил мину, какую делал всегда, когда чувствовал, что назревает взрыв. Он уставился в угол пустыми, лишенными всякого выражения глазами и зашевелил губами, подражая звукам лопающихся пузырей.

— Прошу извинения, — отчеканил Джеордже, застегивая шинель. — Мне хотелось бы поговорить с Мокану. Через несколько часов я уезжаю и очень спешу.

— Мокану, ты слышишь? — тряхнул того за плечо Мареш.

— Да, да, — опомнился Мокану, — по госпоже Теодореску все известно… Она руководила школой очень хорошо, хе-хе-хе… Власти довольны… благодарности… поощрения… кто знает, может быть и орденишко подкинут… В «Школьных ведомостях»…

— Скажи, пожалуйста, каково положение с учителями в Лунке?

Повелительный, по-военному сухой голос Джеордже произвел впечатление. Мокану открыл шкаф, откуда вывалилась целая груда папок и бумаг, порылся вслепую на полках, извлек наконец нужную панку и, не глядя на Джеордже, стал перелистывать подшитые документы.

— Так вот, — снова затрещал он, — там госпожа Теодореску, Кордиш… и все… Одно время им помогала еще акушерка. Хе-хе-хе… Ей было чему научить детей, хе-хе-хе.

Мокану восхищенно фыркнул и стыдливо прикрыл рот грязной ладонью.

— До чего обрадуется Кордиш, — иронически ухмыльнулся Мареш, покашливая в усы. — На прошлой неделе он снова прислал нам докладную. Она у тебя, Мокану? Кордиш считает, что его «усердие», самоотверженность, демократический дух, а также тот факт, что он ни разу не был на передовой и не причинил советским солдатам физического ущерба, дают ему право занять место директора школы в Лунке хотя бы до возвращения Теодореску. Тебе придется там с ним повоевать.

Джеордже пожал плечами. Тогда Мареш, который, по-видимому, руководил делами инспекции, обратился к Мокану и сказал нарочито медленно:

— Послушай, Мокану, а что ты скажешь об этом, как его?.. Знаешь… который хочет… в деревню. Черт его знает, что там у него? Сегодня он опять надоедал мне.

— Хе-хе-хе, — засмеялся Мокану.

— В самом деле, — продолжал Мареш, — Лунка — село большое, румынское, оно заслуживает особого внимания. Теодореску не плохо бы отдохнуть, к тому же работа директора не по плечу женщине, несмотря на все ее способности… Теперь у нас демократия, регулярное обучение, повышение культурного уровня народа, не так ли?

— Не забывайте только, что и мы здесь, — заорал рыжеватый учитель, одетый как венгерский помещик.

— Так дадим ему, что ли? — сморщил лоб Мокану.

— О чем речь? — поинтересовался Джеордже, но Мареш покровительственно взял его под руку и, обращаясь к остальным, сделал широкий жест.

— Господа! Инспекция закрывается. К «Мирче».

— Эйн, цвей, дрей! — скомандовал какой-то старичок и двинулся к двери гусиным шагом. Джеордже хотел было протестовать, но Мареш, не дав ему вымолвить ни слова, вцепился в него еще крепче и потащил по лестнице вниз.

— Брось свои военные строгости, — приговаривал он, не выпуская Джеордже из рук. — С ними покончено.