Жажда

На следующий день в присутствии Джедлы я смело, без всякого стеснения взглянула на Али. Он же избегал смотреть на меня, но я знала, что он ничего не рассказал своей жене. Али, таким образом, становился моим сообщником, сам того не желая. А я вела себя как ни в чем не бывало, и наша общая тайна не мешала мне хохотать и перешептываться с ним. Может быть, я просто-напросто лишена угрызений совести, во всяком случае чувствовала я себя неплохо, а это было для меня главным. Сегодня-то я удивляюсь, как это я умудрилась ни на минуту не задуматься о том, что он подумал обо мне, об этом моем поцелуе, вообще о моем поведении. Но в то время мое полное безразличие, пренебрежение мнением других и было, как мне казалось, моей силой. Если что-то в людях меня тогда и интересовало, то только они сами, их присутствие рядом, но уж, во всяком случае, не суждение их обо мне. Меня могла взволновать лишь чья-то улыбка, задеть чей-то взгляд, я была чувствительна к тому, как звучал чей-то голос. Вот почему, когда я в то утро увидела ненависть в сузившихся глазах Джедлы, я внутренне похолодела. До сих пор она чаще всего демонстрировала свое равнодушие ко мне. Ну, иногда презрение, еще реже — грубость. Однажды в ее взгляде прозвучало даже возмущенное «нет!», брошенное мне в ночь с порога нашего лицея, уже забытого нами. Но все-таки ее поступки по отношению ко мне никогда не были продиктованы чистой ненавистью, скорее каким-то слепым бунтом ее души или, попросту, бурным ее смятением. У ненависти же был особенный, холодный, ледяной отблеск, сродни тому мрачному свету, который застывает в глазах тех, кто терпит поражение. И я увидела его по — настоящему впервые только сегодня утром во взгляде Джедлы.

Я привела к ним моего маленького племянника. Рашиду шел пятый год, он не был красивым мальчиком, но мне он нравился, нравились его капризы, его плохой характер, его насупленность и хмурость. Иногда у него случались приливы нежности ко мне, и тогда я оказывалась у него в плену, беззащитной, не в силах скрыть моих к нему чувств. Я горячо его целовала, и он вдруг становился необычайно послушным, прищуривал, будто от резкого ветра, глазки и корчил такую чудную рожицу, что становился поистине прелестным ребенком. Только его я и любила.

В тот день он взял меня за руку и приказал: «Возьми меня с собой». Мирием умоляла немного освободить ее, ей сейчас дела не было до детей, она вся была поглощена лишь тем ребенком, который шевелился в ее чреве. Я сказала ей об этом с ехидным смешком, который мне самой резанул слух. Я вдруг показалась себе недоброй, хотя и не почувствовала за собой никакой вины, когда Мирием с сожалением вздохнула, услышав мои слова. Я взяла Рашида с собой.

Али, увидев его, пришел в восторг. Они сразу же подружились и ушли в сад. Их смех доносился к нам на веранду, где мы сидели с Джедлой. Она была все так же бледна, как и накануне, и казалась нервозной. Едва слушала мой рассказ о нашей поездке, о том, как я провела время в Алжире.

Рассказала я ей и о том, что произошло с Хассейном. Сам он у нас пока не появлялся.

Я должна была вернуться с Рашидом домой к обеду. Джедла хотела, чтобы мы остались у них, но я не могла. Али и Рашид спокойно направлялись к нам из сада, как старые добрые друзья, проделавшие длительное совместное путешествие. Джедла была теперь сама любезность. Желая казаться ласковой, она настойчиво предлагала Рашиду скушать кусочек торта, который она сама утром испекла. Когда она появилась из кухни с тарелкой в руках, то выглядела почти счастливой. С какой-то несмелой улыбкой она протянула пирожное ребенку. А Рашид вдруг насупился, как это случалось с ним дома, когда он бывал в плохом настроении. Он опустил голову и попятился от нее. Джедла ласково упрашивала его, говорила, чтоб он не смущался. Опустилась даже перед ним на колени, все так же улыбаясь, и снова предложила ему взять тарелочку с пирожным. Мальчик отказался от угощения вторично, и нам с Али стало как-то не по себе. Рашид все так же упрямо молчал, смотрел недобрыми глазами на Джедлу. А она все так же терпеливо и ласково, все с той же улыбкой упрашивала его.

Он попятился от нее и стал льнуть к моим ногам, как бы ища укрытия. Джедла снова, в третий раз протянула ему пирожное, и я увидела в ее смущенном взгляде мольбу, смешанную со страхом. Но Рашид отрицательно тряхнул головой и еще плотнее прижался ко мне. Джедла готова была разрыдаться, глаза ее вдруг заволокли слезы, и она, торопливо поставив тарелочку на стол, побежала в кухню.

Мы с Али с беспокойством переглянулись. Я поднялась и пошла за Джедлой. Она стояла, прислонившись лицом к стене. Нельзя было не растрогаться, увидев ее прямую, гордую спину, вздрагивавшую сейчас от плача, — это зрелище взволновало меня больше, чем вид ее беспомощно распростертого на кровати тела. Джедла, казалось, слилась навеки с каменной стеной. Я смогла только в утешение опустить ей руку на плечо и тихо позвать:

— Джедла! Джедла!

Она резко обернулась ко мне.

— Уйди! — закричала она. — Убирайся! Оставь меня! Оставьте меня все в покое!