Жажда боли

Господин Буллер, служащий в Адмиралтействе, сообщил мне, что вы желали бы почерпнуть некоторые сведения о морской карьере Джеймса Дайера, который, насколько я могу судить, являлся вашим ближайшим другом. Будучи осведомленным о том, что я пребывал на «Аквилоне» капелланом в течение 1750-х годов, господин Буллер предложил мне поделиться с вами некоторыми воспоминаниями, что — полагаясь на вашу снисходительность ввиду возможных неточностей, проистекающих по причине двадцатилетней давности описываемых событий, — я сейчас и намереваюсь исполнить. Я также могу сообщить вам имена других членов экипажа «Аквилона», в частности господина Манроу, чей прежний адрес в Бате, полагаю, до сих пор у меня имеется, и Вы могли бы разыскать его там.

Дабы обозначить собственное место в этой истории, позвольте лишь сообщить вам, что я ступил на борт «Аквилона» весной 1753 года после окончания университета. Годом ранее я еще был студентом Нью-Колледжа в Оксфорде и рассчитывал жить впоследствии у моря, но, поскольку этот жребий выпал другому, я не пожелал брать какой-нибудь бедный приход, а потому обратился к дядюшке, бывшему в то время капитаном «Яростного», с просьбой подыскать мне подобающее место.

О море, равно как и о жизни на военном судне, я знал так же мало, как и любой англичанин, и если бы я мог вообразить, какие трудности, тоска и неудобства меня ожидают, то едва ли ступил бы на корабельный трап и, таким образом, никогда бы не пережил тех приключений молодости, о коих мне так нравится теперь повествовать, к вящему раздражению моей супруги — госпожи Нэнси Фишер, урожденной Арботт, из эксетерских Арботтов, — вам, возможно, известно это семейство, — но с годами человеку нравится оглядываться назад, воскрешая в памяти те времена, когда он находился среди тех, кто жил деятельною жизнью, а не черпал знания о мире единственно из газет.

Возвращаясь к предмету моего повествования: я ушел в плавание с капитаном Рейнольдсом, о нраве которого я вскоре расскажу подробнее, сперва к Гибралтару, потом в порт Маон, оттуда к острову Сент-Люсия в Вест-Индии, где у меня началась рвота «кофейной гущей», и, если бы не старания господина Манроу, полагаю, я бы закончил свои дни на том нездоровом берегу, как это и произошло с несколькими десятками матросов.

Мы вернулись в Портсмут летом 1754 года, где я покинул корабль в надежде попытать счастия на terra firma,[35] но, не особенно преуспев, я опять отправился на судно капитана Рейнольдса и едва успел вновь занять свой пост, как сразу увидел Джеймса Дайера, вернее сказать, познакомился с ним, ибо на борту появились новички. Не могу, однако, припомнить, каков он был тогда, как не могу припомнить и всех прочих, в памяти остался разве что парень по имени Дэбб, который сошел с ума, перемахнул через гакаборт, и более его не видели. Как вам известно, сэр, флот вынужден обеспечивать себя сам, как это ни грустно и даже чудовищно, силой вербуя людей, а потому никогда не приходилось вам видеть такого откровенного страдания, как на лицах несчастных, впервые привезенных на борт и оказавшихся в мире, для них столь же неведомом, как луна. Ежели, ваше преподобие, вам ни разу не выпала честь ступать на палубу корабля его величества, боюсь, вам будет трудно понять тот мир, с коим столкнулся ваш друг. Сами моряки — своим обличьем, разговором и нравом — совсем не похожи на их сухопутных сородичей. Ваш слух постоянно одолевают разговоры о вантах, фалах, брам-стеньгах, рангоуте, кабестанах и один Господь знает, о чем еще. Но, сударь, мир этот также и очень хорош: он столь необычен и столь ревностно оберегает свои традиции — кто может подобающим образом пройти по шканцам, а кто нет; кто считается джентльменом, а кто нет, — что нет ничего проще, чем ненароком обидеть этих людей.

Я, конечно, был «бездельником», как и школьный учитель — ибо на борту всегда было несколько детей, — как и начальник интендантской службы, плотник, корабельный врач со своими помощниками, сиречь все те, кому не приходилось нести вахту. В этом для нас заключался целый ряд преимуществ, а одно из самых важных я усматриваю в том, что мы могли почти при любых обстоятельствах наслаждаться беспрерывным сном в течение ночи, тогда как ни один матрос не спит более четырех часов кряду и даже это недолгое время зависит от капризов погоды. Таковая участь ожидала бы и вашего друга — быть зажатым в зловонных помещениях между палубами на подвесной койке, болтающейся рядом с койками его чумазых товарищей, когда кругом слишком жарко или слишком холодно, когда вашей жизнью управляет свисток, проклятия и хлыст — ибо приказ боцмана или его помощников почти всегда сопровождался битьем, хоть корабль наш по строгости дисциплины и считался умеренным.

Боюсь, сударь, вам уже не терпится узнать, когда же я впервые обратил внимание на Джеймса Дайера. Сидя сейчас за письменным столом, я и сам задавался этим вопросом, но лишь минуты две назад память наградила меня желанным воспоминанием, словно сохраненным в кусочке янтаря.