У порога со свечой в руке, покрыв голову шалью, стоит Грейс Бойлан. Она смотрит на мальчика, потом тянется вперед, пытаясь нащупать стоящего у него за плечом Гаммера, чтобы взять того за руку и повести в теплый дом. Она усаживает Гаммера на стул, быстро готовит напиток из свернувшегося молока и эля и, пока он пьет, гладит его, воркуя, по щеке, всей своей тушей примостившись у него на коленях. Со вздохом Гаммер опорожняет стакан и произносит с довольным видом:
— Говорил же я, что разыщу его. Погляди-ка, как вытянулся. Право слово, кормили его неплохо. — Тут он сталкивает женщину с колен, подмигивает и встает. — Но перво-наперво следует исполнить главное.
С завидным проворством он бросается к мальчику и дает ему затрещину сбоку по голове. Мальчик покачивается, и Грейс бьет его еще раз, потом, выждав подходящий момент, изо всех сил еще раз. Джеймс падает. Его начинают пинать ногами.
— Голову не тронь! — кричит Гаммер. — Не тронь голову!
Они предаются этому занятию минут пять, затем плюхаются на стулья, тяжко и хрипло дыша. Бойлан, похоже, совсем измоталась, словно избивали ее, а не Джеймса, но зато теперь имеет вид вполне умиротворенный и на душе у нее благодать и спокойствие.
Джеймс валяется на полу. Нельзя сказать, что ему плохо, только никак не вздохнуть. Потолок пульсирует вместе с телесной оболочкой. Комната исчезает в темноте. Он видит, как Гаммер снимает башмаки и греет над углями ноги.
— Завтра, Грейси, мы с тобой повеселимся на славу. Выпьем весь этот городишко до дна! Что скажешь?
Попугай, словно падший ангел, слетает с насеста и усаживается на спинку Гаммерова кресла. «Голову не тронь! — кричит он. — Не тронь голову!»
Когда Джеймс просыпается, он обнаруживает, что лежит в кровати одетый. Напротив маленькое окошко. Из-за крыши противоположного дома сочится начало серого дня. Мальчик садится, снимает рубашку и разглядывает кровоподтеки на груди. Впечатляюще. Соскользнув с кровати, идет к окну. Нет ни парка, ни лабиринта из стриженых кустов, ни лиловеющего леса. Внизу на улице видна выложенная булыжником сточная канава, маленькая девочка, одной рукой обхватив шею собаки, сидит на корточках и смотрит на золотистую струю, льющуюся из нее и петляющую в трещинах каменной кладки. Какой-то человек высунулся из окна, трет лицо и смотрит вверх на небо — какая-то будет погода?
В изножии кровати сверток. Джеймс садится и кладет его себе на колени. Старая одежда, по большей части уже негодная, слишком маленькая и слишком рваная. Он бросает ее на пол. Под нею — ящик, поцарапанный, кое-где с выщерблинами; Джеймс открывает крышку. Венера катается по дну, как стеклянный шарик из детской игры, на Солнце какие-то зазубрины, Луна, точно пьяная, отшатнулась прочь от Земли.
Джеймс берется за работу — терпеливо восстанавливает свою Вселенную.
Для стороннего городского наблюдателя эти трое — семья. Гаммер намекает на это где надо; даже Грейс, судя по всему, свыклась со своей ролью, и, когда в пивнушке «Якорь» сводник Израэль Ингланд отмечает у мальчика фамильное сходство — отцовские руки, материнский нос, — она поворачивается к Джеймсу и запечатлевает на его щеке поцелуй, пропахший устрицами и портером.
От «Якоря» к «Возвращению моряка», оттуда к «Черной кобыле», потом к «Королеве Анне», «Звезде», «Белой лошади», «Виноградной лозе», снова к «Белой лошади»; потом, громко разговаривая и балагуря, к «Омаровой похлебке». Гаммер разбивает себе лоб о притолоку, но в этот момент он столь же нечувствителен к боли, как и идущий за ним мальчик, юноша, молодой мужчина.
Промокнув потное лицо носовым платком, Грейс заказывает джин с горячей водой. Они пьют так, словно уже давненько не напивались. И лишь один Джеймс видит, что происходит вокруг, видит, как их собутыльники ладонью, точно картами, прикрывают себе рот, слышит тихий заговорщический шепот, чувствует, не вполне разумея, что к чему, присутствие какой-то опасности. Если он сейчас скажет об этом, спасет ли он их? И надо ли ему это? Он поглядывает на Гаммера. Он не испытывал неприязни, встретившись с ним в кустах сада, — лукавая улыбка, быстрый веселый взгляд. Но Гаммер успел измениться или это он сам изменился? Что нравилось ему раньше в Гаммере? Что тот понимал, какой он, когда другие не понимали или по крайней мере притворялись, будто не понимают. В Гаммере была доброжелательность, пускай малая толика, теперь вся израсходованная. «Пей до дна, Грейси!» — восклицает Гаммер. Человек в белых парусиновых брюках, с руками, покрытыми синей паутиной татуировок, направляется к двери и, проходя мимо мальчика, долгим взглядом смотрит на него через плечо. Ответить на этот взгляд — значит стать сообщником. Джеймс отвечает. И не говорит ни слова.