Жажда боли

Платки на лицах девочек теперь уже почти не шевелятся. Яростно орудует Гэмптон; парик съехал ему на правый глаз, и после того, как он отпихивает его назад, там остается алое пятно. Бентли отступает на шаг от стола, машет слуге, чтобы тот поднес рюмку. Слуга осторожно наливает бренди, но все равно несколько капель проливается мимо. Рюмку подают на маленьком подносе. Осушив ее, Бентли вновь берется за работу. Близнецов связывает теперь лишь небольшой участок ткани у плеча. Он наклоняется, повернув к зрителям свою широкую спину, и разделяет их. Гэмптон не поспевает за ним. Он кричит Луту что-то невразумительное. Новый поток крови, на этот раз пойманный в ящик. Бентли указывает Гэмптону на разрезанный сосуд: «Держи его, дружище, держи!»

Гобоист покинул залу. Скрипач и флейтист все еще играют — каждый свое, как во сне. Платки более не шевелятся. Бентли кладет нож, ищет глазами тряпку, чтобы вытереть руки, и, не найдя, снимает платок с лица Анн. Лицо девочки повернуто к сестре, рот и глаза раскрыты. Ни малейших признаков жизни. Молина исчез. Взяв бумагу и уголь, Джеймс начинает рисовать. Гэмптон, плача, все еще возится с какой-то артерией. И говорит, словно обращаясь к девочкам: «Все кончено, кончено! Как, черт возьми, быстро!» Каннинг встает и тихо произносит: «Благодарю вас, Бентли. Не сомневаюсь, вы сделали все, что могли». И выходит, словно французский король в сопровождении придворных. Бентли безнадежно машет рукой. Когда он вновь поднимает глаза и смотрит вверх, на скамьи, он видит лишь Джеймса, заканчивающего набросок.

Вечером, раздевшись до пояса, чтобы умыться, Джеймс обнаруживает приставшие к коже маленькие кусочки яичной скорлупы. Их на удивление трудно отодрать.

Музыканты-кастраты остаются, чтобы играть в часовне на панихиде по девочкам. Минут десять убитый горем мистер Каннинг, сидя на церковной скамье, обливается слезами, потом берет себя в руки, и вот он уже снова такой, как прежде. Во время поминок он прогуливается по галерее под руку с мистером Бентли.

Девочек хоронят в отдельных гробах на домашнем кладбище поместья. На краю могилы стоит Джеймс и смотрит, как гробы опускают один на другой. На мгновение он задумывается, который чей и кто сверху — Анн или Анна. Понять это невозможно. Погода для сентября стоит чересчур холодная; господа уходят, как только брошены первые комья земли.

Лишь на следующей неделе Джеймс видит Молину — он наткнулся на художника, когда тот мочился в одну из амфор мистера Каннинга. Молина пьян, но не слишком.

— Что ж, мой друг, все на свете кончается. Ты, я, Каннинг. Даже этот прекрасный дом когда-нибудь обратится в прах. Что до меня, то я предпочитаю, чтоб мои кости упокоились в цивилизованной стране. Английская жестокость слишком похожа на английские игры. Я этого не разумею. Я отправляюсь домой. Прощай, Джеймс. Уходи отсюда.

— Однажды ты говорил, — произносит Джеймс, — что покажешь мне лунного мальчика.

Молина оглядывается по сторонам, ничего не понимая, хмурит лоб, потом, вспомнив, смеется:

— Хочешь посмотреть?

Джеймс кивает.

— Bueno, vamos…[32]

Через необъятные залы, мимо золоченых зеркал, гобеленов, заморских идолов, мимо огромных картин, изысканной мебели… А теперь вверх по лестнице, по коридорам, мимо неожиданно возникающих окон, спешащих куда-то слуг, слыша далекий звук закрывающейся двери.

— Сюда, — говорит Молина. — В эту комнату.

Оглянувшись, Джеймс видит коридор, и тут ему кажется, что он сбился с пути. Ему померещилось, будто это его дверь. Неожиданно он понимает, что так оно и есть. Молина открывает дверь:

— Входи, Джеймс, не стесняйся.

Художник довольно грубо берет мальчика за руку и тащит в комнату прямо к зеркалу.

— Вы встречались? — Молина пятится к выходу. — Adiós,[33] друг мой. Это опасное место. Peligroso.[34] Даже для такого, как ты.

Джеймс смотрит. Смотрит и лунный мальчик. За окном идет красивый голубой дождь. Слуга с ведром направляется к домику у озера.

11

Мальчик, изрядно вытянувшийся за двенадцать месяцев, выходит из леса с блестящим шаром гриба-дождевика, словно неся голову сраженного великана-людоеда. Позади ковыляет собака, серая трехногая дворняга. В своем роде они товарищи — собака ластится ко всем без разбору, а мальчик не противится постоянному присутствию этой хромоногой тени. Иногда он кидает ей палку, забавляясь ее уморительным скоком, ее энтузиазмом. Собака требуется ему и для других целей. Она появилась в доме прошлой весной с оторванным левым ухом, болтавшимся на куске алой плоти. Пока мистер Коллинз держал пса, Джеймс иголкой с ниткой пришил ухо на место, не очень-то прямо, но аккуратно. Это был его первый пациент. Когда же у собаки больше не осталось ран, Джеймс стал наносить их самолично ножом или палкой, так что собака, бегущая сейчас мимо него к стриженым кустам итальянского сада, покрыта дюжиной швов — багровых и бледных, но с каждым разом наложенных все более искусной рукой.