Жажда искушения

Закусив нижнюю губу, она смотрела, как он пьет. Грегори был другом Джины, не более того, но он по-настоящему любил ее.

— Странно, что…

— Что? — встрепенулась Синди.

— Я ужинал с ней. Как раз перед тем, как это случилось. Я был с ней… И я знаю, что она с кем-то встречалась после моего ухода.

— С кем? — Синди недоверчиво схватила его за руку. Грегори вздрогнул:

— Должно быть, с Джоном Марселом.

— А может, и с кем-то другим, — настойчиво предположила Синди. — Может, и с Хэрри…

— Правильно. И если бы эти мерзавцы прознали, что мы были вместе, мне бы тоже могло не поздоровиться. Я ведь был с ней.

— И этот смазливый боров, ее родственничек, постоянно следил за ней.

— Жак?

— Да, Жак. — Увидев смущение в его лице, Синди вздохнула: — Да ладно тебе, Грегори! Они были сколько-то-там-юродными братом и сестрой. Их матери приходились друг другу троюродными сестрами или что-то вроде этого. Грегори, она спала с ним. Чем-то он держал ее.

Грегори удивленно посмотрел на нее, с сомнением пожал плечами и сделал большой глоток бурбона:

— Это не имеет значения.

— Почему же?

— Потому что уже решено, что убийца — Mapсел, а он в коме.

— В коме? — прошептала Синди.

Грегори печально кивнул, сделал новый глоток и, повернувшись к Синди, бросил на нее мрачный взгляд:

— Верим мы Марселу или нет, но приговор, похоже, вынесен.

— И вина Джона доказана?

— Более или менее. Ходит множество слухов. И ты можешь догадаться, откуда ветер дует. Черт возьми, Синди, неужели ты ничего не слышала?

— Чего я не слышала?

Он пересказал ей последние сплетни.

Главная контора клуба нависала над залом, ее передняя стена была сделана из затемненного стекла, непроницаемого для находившихся внизу, в то время как оттуда хорошо просматривались сцена, бар и главный вход. Это было просторное помещение с огромным современным письменным столом, удобным диваном, обтянутым черной кожей, многочисленными вертящимися стульями, тоже из черной кожи, холодильником, баром и музыкальным центром.

Контора была любимым местом Хэрри Дюваля. Она так не походила на жалкую грязную лачугу под соломенной крышей, в которой он вырос, что до сих пор он иногда приходил сюда просто посидеть и чуть не плакал от согревающей душу мысли о том, что это принадлежит ему, он сам приобрел это, сам сделал себя. И ему было совершенно безразлично, что говорит о нем эта сопливая «старая гвардия» Луизианы. То, что кое-кто называл его выскочкой, было глупо, а тех, кто делал это слишком уж назойливо, нередко настигали на темных улицах и избивали. Однако никогда не убивали, даже не причиняли тяжелых увечий. Учили.

При этом пострадавшие мерзавцы могли его подозревать, но никогда бы не сумели доказать, что он хотя бы пальцем кого тронул.

В конце концов это суровый мир, и в нем случаются подобные неприятности.

Но теперь…

Теперь с Джиной случилось нечто посерьезнее.

Хмуро покачивая головой, он посмотрел через стекло. Джина. Самая яркая, самая лучшая из них. Джина, с ее неповторимым смехом, с ее улыбкой, с оптимизмом, который, наверное, не покинул ее до самого смертного часа.

О Господи, неудивительно, что это случилось с Джиной, которая слишком тесно сходилась со множеством людей, которая так была ослеплена своей верой, что не замечала хаоса страстей, возбуждаемых ею.

Джина. Она наотрез отказывалась видеть царящее вокруг зло.

Эйприл, да благословит ее Бог, старательно двигалась по сцене. Она чудесная, добрая девушка. Божественно красивая и неотразимо греховная. Ей дела нет до других, она добивается своего так, как считает нужным. Эйприл благополучно выберется из чего угодно.

Он подошел к столу и провел рукой по идеально отполированной деревянной поверхности. Он и сам немного порочен. При этой мысли Хэрри смущенно повел плечом.

Он ходит по краю.

Он сладострастен.

В тот день, когда он в последний раз был с Джиной…

Это случилось здесь. Он ощущал под собой прохладу диванной кожи, наблюдал, как она движется на этой полированной крышке стола. Она застала его тогда врасплох. Вошла как раз в тот момент, когда он сбросил одежду, забыв, что дверь не заперта. Она не ожидала увидеть то, что увидела.

Боже, какое же было утро!

Он побрел к бару, налил себе бурбона, выпил, налил еще. Черт, что еще ему оставалось делать? Только пить. Когда он умрет, его не придется бальзамировать — он будет насквозь проспиртован. Ну и пропади все пропадом. Ему нравилась его жизнь. Он достиг невозможного. У него была эта кожа, которую можно ощущать голой спиной. И девушки тоже принадлежали ему. Они не были его собственностью. Зачем? Просто они шли к нему. Потому что им тоже нравилась эта диванная кожа, шампанское, шелка и его деньги. Черт побери, у некоторых из этих девиц было больше причуд, чем у проклятых парней. Иные прекрасно знали, чем взять. Это была хорошая жизнь. Когда свет начнет меркнуть, ему не о чем будет жалеть. Он не станет уповать на милосердие, на рай небесный и не будет страшиться ада. И то и другое он уже познал на земле.

Хэрри снова подошел к стеклянной стене и стал наблюдать за происходящим на сцене. Держа в одной руке стакан, другой он снял с себя пиджак и рубашку.