— Ко мне только один раз приезжала Надя, — сказал он с грустью, и они отправились за стол.
— Так, а скажи, есть ли у тебя подозрения: кто участвовал в нападении на тебя?
— Не хочется говорить об этом, — отмахнулся он. — У меня боли еще не прошли. Громко говорю, вот тут пульсирует от голоса. Работать не могу, все мысли выгребли из головы боли.
— Посмотри, дедушка, твою внучку, считай, дочь родную, делают калекой, гения стараются убить. Когда же найдут этих подонков. Если ты меня любишь, найди их, пожалуйста. Но я же знаю, что ты меня любишь, дедушка, — капризно проговорила за столом Лена.
— Ну, конечно, внученька моя, — прослезился старый маршал, подошел и поцеловал ее в лоб. — Как ты могла подумать, я без тебя жить не смогу. Я же сказал Андропову. Куда выше?
— Так где же результаты? Когда с Вовой случилось, я позвонила полковнику Свинцову, а мне женский голос отвечал, что он в загранкомандировке. Когда на меня машина наехала, тоже сказали, что он в загранкомандировке, а когда на Вову наехала машина, то он тоже в загранкомандировке. Это тебе ни о чем не говорит? Почему он в командировке? Всегда! А вот позвони, когда он дома сидит, ничего не случается. У него алиби всегда.
— Ну, я справлялся у Андропова относительно полковника Свинцова. Наводил справки. У него самые отменные характеристики.
— Еще бы, — съязвила внучка. — Ни разу не поймали, все время в загранкомандировках, когда совершаются преступления. Почему же тогда, дедушка, на Вовиного приятеля не совершаются такие нападения? Они часто бывают вместе, дружат, а почему-то только на Вову? Не кажется ли тебе это подозрительным?
— Ладно, — вздохнул строго маршал. — Сейчас займемся докладными по реформе, пора уже представлять их Брежневу, а потом я снова займусь этим полковником.
— Что заниматься, дедушка, его застрелить лучше, — взволновалась Лена. — Ты ждешь, когда мне голову проломят.
— Леночка, дорогуша, так же нельзя, — пожал плечами маршал и принялся есть суп.
— Да, — крякнул майор Безмагарычный. — Сейчас засядем за послание Генсеку. Помнишь, Ларик, как под Любомлем! Если бы не восьмая армия! Р-раз своим танковым крылом!
Затем начались воспоминания, в которых Лена не желала участвовать.
Она направилась после обеда в свою комнату. Волгин попил чаю, молча посмотрел на хмурого маршала.
— Надо, Владимир Александрович, через месяц все закончить, уже назначен прием у Генсека, так что прошу и вашу работу, чтобы была готова, — проговорил маршал и налил себе, и Волгину по стопке. — Давайте, иногда полезно. Я при Лене не могу, съест живьем. А нынче вот надо. Не гнушайтесь.
— Ларя, не могу, давай чокнемся, — заговорил майор Безмагарычный. — Я с чего пить начал? Когда восьмая армия своим левым крылом попала в болото, я и запил тогда в первый раз.
— Я примусь немедленно за дело, — сказал Волгин, чувствуя в себе самом неутоленный голод.
— Только коротко, чтобы он сразу прочитал сам. А не помощнички вшивые.
Только на следующий год, к весне, работа была написана, подготовлена. Волгин, приходя к Лене, зачитывал ей абзацы о частной собственности, где утверждал, что частная собственность, как и частная жизнь человека, является неприкосновенной; другое дело, какая — мелкая или крупная собственность.
Лена во всем соглашалась, полагая, что сейчас такое либеральное время и говорить надо обо всем в резкой форме.
— Только обнажившись, женщина может доказать подлинное свое совершенство, — отвечал на это Волгин. — Только, признав правду, страна может избавиться от коррупции.
Три пункта составили предложения Волгина: 1. Власть и государство. 2. Коррупция должностных лиц и болезнь власти. 3. Пути устранения болезни, частная собственность и государственная.
Маршал, много раз объявлявший о том, что он окончательно уже подготовил свою работу, в «самый последний раз» добавлял в нее некоторые мелочи, все никак закончить ее не мог. На следующий год, осенью, наконец он объявил, что теперь-то уж он окончательно закончил и отдал Лене вычитать. Он просто устал от непрерывных тревог по поводу войны в Афганистане, которая принимала затяжной, невыгодный для Советского Союза характер.