Жажда. Роман о мести, деньгах и любви

Они поднялись на нужный этаж, и Мемзер, выходя, теперь уже не по собственной воле запнулся о порог лифта и чуть было не упал. Выругался, обозвав кого-то словечком стандартной колкости. Наконец позвонили в дверь нужной квартиры, Сергей открыл мгновенно, он стоял за дверью и ждал. Мемзеру он показался очень бледным.

– О! Да ты, я вижу, и впрямь не в себе! Слабость одолела? Немедленно в кровать. Агамемнон Лысьевич предупреждал, что так будет.

– Да нет никакой слабости, – Сергей пытался выглядеть беззаботным и естественным. – Просто давно не проветривал, не люблю сквозняков. Проходите скорее в гостиную. У меня тоже есть гостиная, между прочим. Да-да. И там довольно уютно, вот увидите.

– Мы заказали ужин, – покряхтывая отозвался дядюшка, стаскивая ботинок. – Его должны скоро привезти. Пальчики оближешь, гарантирую.

Наконец ботинок поддался, и Мемзер прошел следом за Сергеем. Наташа немного замешкалась возле входной двери, повернула вертушку замка влево, затем присоединилась к мужчинам. Сергей предложил чай, включил телевизор, нашел какой-то канал деловых новостей, но Мемзер издал протестующий вопль:

– Переключи сейчас же! Тошнит от всей этой лабуды! Толпа придурков, именующих себя аналитиками, пытается предсказать, когда в этой стране закончится кризис. Ха-ха! Как можно предсказывать то, в чем ни черта не смыслишь?! Все эти мальчики и девочки с куриными мозгами меня откровенно забавляют. Эта моя компания, в которой ты имеешь честь работать, сплошь состоит из таких же горе-предсказателей. Держу для отвода глаз, пусть думают, что они чего-то стоят.

– Когда же закончится кризис, дядя?

Мемзер выхватил у него пульт и переключился на какой-то канал с дикими зверями. На экране крокодил с хитрыми маленькими глазками закусывал антилопой.

– Когда закончится? Никогда он не закончится, Сережа. Нельзя остановить то, что начато много лет назад. Конечно, он закончится когда-нибудь, но это будет уже совсем другая страна, поверь мне. Я знаю...

Мемзер с удивлением уставился на внезапно появившегося в гостиной молодого человека. Тот был в верхней одежде, ботинки, нахал, не снял, и тянулся за молодым человеком влажный неопрятный след. Руки молодой человек прятал в карманах полупальто, и похоже, что его появление вызвало вопросы лишь у Мемзера.

– А вы кто такой? – удивленно спросил дядюшка, полагая, что это может быть только друг его племяшки, не вполне добровоспитанный и выросший в свинарнике.

– Морж в рыбьем пальто, – произнес Миша врезавшуюся в память фразу. – Молись, папаша. Сейчас убивать тебя буду.

Больше он сказать ничего не успел. Прямо через сумочку Наташа выстрелила из своей сорокапятки. Смит-вессон плюнул Мише точно в лоб. Бездыханный, он повалился на светлый пушистый ковер, и к имевшейся уже грязи с его ботинок прибавилась алая кровь из простреленной головы.

– Это у меня в первый раз так получилось, – хладнокровно прокоментировала Наташа. – Экспромты порой бывают удивительно точны. Сергей, погляди, успокоился ли этот словоохотливый юноша?

Сергей подошел к Плешакову, наклонился, засунул руку ему в карман, но не обнаружил того, что искал: Миша был левшой и пистолет оказался у него в другом кармане. Превозмогая непереносимое ощущение близкой тошноты, Сергей извлек оружие и ничего не чувствующими руками взвел курок, направил пистолет на Мемзера.

Впервые он увидел своего дядю таким. Тот словно уменьшился в размерах, съежился. Мемзер был в полном оцепенении, и Сергей вдруг подумал, что его хватил удар. Что ж, тем лучше. Ведь говорил он этому дураку Мише, что болтать не надо. Достал пистолет, значит, надо стрелять. Сергей выстрелил.

Эпилог

Вот я и подошел к одному из тех благостных для каждого рассказчика мест, когда можно с полным правом закончить свою историю и заняться чем-нибудь совсем другим. Например, подойти к зеркалу с тайным замиранием сердца и желанием не обнаружить новой, длинной, во весь лоб, морщины, одной из тех, что в последнее время так беспощадно состарили мое лицо. Впрочем, я благодарен им, этим знакам аномально быстрой старости. Они помогли мне вовремя обратить внимание на то, что со мной происходит нечто совершенно необъяснимое. Нечто такое, что смог разъяснить рыжий Агамемнон, заявив, что никаких личных причин пенять ему у меня быть не должно. Ведь он старался ради науки, а это должно заставить меня простить его. Очевидно, так же должны простить жертвы Хиросимской бомбардировки мудрых изобретателей атомной бомбы, но тут уж ничего не поделаешь. К тому же он, несомненно, во имя одной лишь науки, взялся за попытку исправить своих же рук дело, чем вселил в меня надежду. Все не так уж и плохо, если сравнивать мою судьбу с тем, что выпало на долю этого бедолаги Плешакова, а равно и моего дядюшки. Одно лишь бесспорно: к морщинам на моем лице, видимым окружающим, прибавились морщины внутренние – символы мудрости. Я вдруг стал запоем читать немецких философов и изъясняться на правильном и красивом русском языке, что, согласитесь, нынче большая редкость.